Книга Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Федя, ну вот ты меня усадил, чаю налил — и все для чего? Чтобы ругаться? Вадичек, ну посмотри на него!

— А что, нормально! — сказал я. — Классическая амбивалентность. Тут вам и либидо, и мортидо. Все вперемешку.

— Чего-чего? — насторожился Федька. — Какое такое мортидо?

— Фрейда читать надо! — наставительно сказал Рауль Абрамович. — Фрейд был современник Иогана Штрауса. Он жил в Вене и все понимал. Либидо — это инстинкт любви. А мортидо — инстинкт смерти. Они сопутствуют друг другу.

Федька надул щеки и забарабанил ногтями по стакану.

— Ясно, — сказал он наконец. — Берешь бабу и сверху на нее ставишь пулемет. А сам пристраиваешься сзади и сочетаешь бабу с пулеметом в едином ритме. Так, что ли?

— О боже! — Рауль Абрамович приложил кончики пальцев к вискам. — Опять пулемет! Зачем пулемет?!

— Не нравится!.. — осклабился Федька. — Человек всю жизнь кует пулеметы, а потом вздрагивает от одного слова! Что сказал бы Фрейд?

— Фрейд увидел бы здесь комплекс вины, — сказал Рауль Абрамович. — И был бы прав. Нельзя так долго работать на войну. Это вредно для совести.

— Ой-ой-ой! — Федька покрутил растопыренными пальцами. — Да кто другой гордился бы, что он ковал ядерный щит! Что он был причастен!

— Тут нечем гордиться, Федя. На самом деле, это страшно.

— Да вам не того страшно. Вам страшно, что вы вернетесь — а там коммуняки.

— И это тоже страшно.

— Ха! — Федька вдруг оживился. — А давайте пофантазируем. Давайте представим: вот вы вернулись — а там опять коммуняки. Знаете, что тогда будет?

— Знаю, знаю, — хмуро отозвался Рауль Абрамович. — Что-то там такое «в затылок».

— Э, нет! — сказал Федька. — В затылок — это потом. Сначала вам коленки посверлят. Дрелью.

Рауль Абрамович снял очки и стал протирать их носовым платком.

— Да вы не бойтесь! — успокоил его Федька. — Коммуняки к власти не придут. К власти придем мы.

— Кто это «мы»?

— Жесткие интеллектуалы!

— И что тогда?

— Тогда будет все, как надо. Потому что мы полностью задействуем потенциал православия. Оно будет старообрядческим. Эсхатологическим.

— Это как?

— А так! Раскольники когда-то сжигали себя в скитах. Но то было давно, до технического прогресса. Сегодня все делается проще. Объявим на весь мир, что Россия в одностороннем порядке взрывает весь свой ядерный потенциал.

— Зачем?

— А затем! Мы ведь православные, спасемся! А больше никто не спасется, и черт с ними. Так прямо и скажем. Представьте картину: по стране идут молебны, в массовом порядке отпускаются грехи, все поголовно молятся. Осталась, допустим, неделя. А там — паника! Готовы все с себя снять, лишь бы мы передумали. И вот уже на всех парах несутся к нам эшелоны с окорочками, летят «Боинги» с ананасами, плывут танкера с оливковым маслом! Валютный Фонд аннулирует все наши долги, из Баварии протягивается пивной трубопровод, а фабрики Пьера Кардена строчат для нас телогрейки!

Федька раздухарился. Он забыл про чай, вскочил с кресла и делал быстрые проходки взад-вперед по кабинету, размахивая руками. Рауль Абрамович глядел на него, как лягушка на журавля.

— Вот, — сказал Федька, остановившись. — А излишки потом продаем обратно и выводим страну из кризиса.

— Да уж, — вздохнул Рауль Абрамович. — Интеллектуальнее некуда…

— Я утрировал! — Федька сел обратно и отхлебнул из стакана. — Я намеренно сгустил! Речь о том, что выход есть, просто там засели не те люди.

— Тебя бы туда.

— Да уж ясно, что не вас.

— Федя! — сказал Рауль Абрамович. — Ты делаешь мне алох ин коп.

— Чего делаю?

— Дырку в голове. Это на идиш. Так моя мама говорила, когда я ее расстраивал.

— Идиш вы забудьте. Больше не пригодится. Там теперь язык другой.

— Где «там»?

— Там, куда вы поедете в конце концов. Где вас ждут.

— С чего ты взял, что я туда поеду?

— А куда еще? Обратно вы боитесь, а здесь деградируете.

— По-моему, это ты деградируешь.

— И я тоже. Мы тут все деградируем.

— Не обобщай.

— Да как «не обобщай»? Вон, посмотрите на Вадика. У него уже словарный запас на исходе. Он все слова забыл, кроме «козла по жизни». Разве не деградация? Я, когда в Москве жил, делал в день по пятьдесят телефонных звонков. А здесь — от силы четыре. Это жизнь, по-вашему?

— Так ты делом займись — вот и будет тебе жизнь.

— Да каким делом? На ушах стоять, что ли?

— Не надо на ушах. Это Вадик пусть стоит на ушах, он йогнутый. Но ты же ученый, Федя! Ты же физик! Найди себе научную проблему! Займись, наконец, какой-нибудь, ну я не знаю, сверхпроводимостью. Или, там, общей теорией поля.

А ты вместо этого болтаешься тут, как не скажу что. В чей кабинет ни пойдешь, заранее знаешь — там обязательно сидит Федька и несет ахинею.

— Но-но, полегче!..

— Ты должен раскрывать тайны бытия! Ты физик!

— Когда я раскрою некоторые тайны бытия, то вам мало не покажется. Это не в ваших интересах, чтобы я раскрывал тайны бытия.

— Скажи еще, что я у тебя в геенне гореть буду.

— Нет, Рауль Абрамыч, вы в нашей геенне гореть не будете!

— По разным раскидают, да?

— Именно.

— Доволен теперь? Утвердился за мой счет?

— Не напрашивайтесь в другой раз. Это вам не пулеметы строгать.

— О-о-о-о-о! — застонал Рауль Абрамович и взялся обеими руками за голову.

— Хватит! — Федька стукнул по столу пустым стаканом и поднялся. — Пойду раскрывать тайны бытия. А вы тут деградируйте дальше.

У дверей он обернулся и добавил:

— Только не жалуйтесь потом.

Когда его шаги по коридору затихли, профессор Лишайников раскачивался в кресле взад-вперед, стиснув руки в замок и глядя перед собой в одну точку.

— Рауль Абрамыч, вы чай-то пейте, — сказал я ему. — Совсем остынет…

Он горестно покивал. Медленно поднял на меня взгляд.

— Вадичек! Ну скажи на милость: за что России вот это? За что России Федька Репейников?

— Читайте Бердяева, — сказал я. — Там все написано.

— Я читал. Но почему это только в России? Почему в Японии нет?

— Это ваше большое заблуждение, что в Японии нет.

— А где оно? Где в Японии такие Федьки? Я не вижу.