Книга Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова

Короче, какие хозяева, такие и собаки.

Вон соседский Кёних – тоже дог. Немецкий. Бродит неприкаянный, одинокий. Эти лапы длинные прямо как у ягуара. Его привезли из Мюнхена. Как говорит хозяйка Кёниха Лавинья Иванивна Куцуляк, из Мьюниха. Нет, немецкого она не знает, зачем. Но в Мьюнихе – поджимает губешки Лавиния Ивановна – усе так говорят, там жеж па-германски гаварят. И правильно – поучает она нас, полуграмотных, – гаварыть «Мьюних». А чтоб было понятно, что это за люди Куцуляки, так я скажу: они перегородили дорогу рядом со своим домом железобетонными блоками, неча ехать тут мимо нас. Все – и мы в том числе – даем круг, чтобы попасть домой. Потому что, если с ним, с Куцуляком, еще можно разговаривать, по крайней мере вопросы задавать, то с ней – нет. Она немедленно краснеет и визжит. А моя дочь Ангелина, в отличие от обычных людей, слышит самые высокие частоты – и у нее болят ушки. Вот вроде бы тишина, а Лина зажимает уши и жалуется, что опять Куцуляк Лавинья Ивановна на кого-то орет. Мы смотрим в окно, и действительно – кто-то пришел из мэрии, просит робко дорогу открыть. Для машины «скорой помощи», для аварийной. Но нет. Мы-то просто видим, что Куцуляк стоит в воротах красная как свекла и кулаком машет, а дочь наша Лина страдает, уши зажимает ладошками. Но это что! Они, Куцуляки эти, перекрыли над своей усадьбой воздушный коридор. А? Как? Я знала, что вы удивитесь. Вот над Букингемским дворцом, над Вестминстерским аббатством летать можно. А над усадьбой Куцуляков – нельзя.

И вот такие люди привезли из Мюнхена, то есть из Мьюниха, немецкого дога.

Он, этот Кёних, у них во дворе живет. Дома нельзя, дома ковры. Но ничего, дом Кёниха даже будкой назвать нельзя. Вон какой высокий, потому что Кёних – как слон среднего возраста. Его дом – практически дворец. Между прочим, Кёних с немецкого означает «король». И поэтому дом его с теплым полом и дверью навесной. Захотел – вышел, захотел – вошел. Дверь туда-сюда качается. Есть, между прочим, люди, которые легко бы с ним поменялись местами, лишь бы там был Интернет. Например, я. Отдельное помещение, тепленько, тихо, фейсбук. Дверь навесная. А да, я уже говорила. А этот дог – так нет! Он не доволен. Он внимания требует. И дополнительной еды. И как требует! Он в окно стучит лапой. Я про размеры этого Кёниха говорила? Ну? Лапа там – как кулак у Кличко. Старшего. В перчатке. Боксерской. И вот. Когда хочется Кёниху, тогда и стучит, времени не выбирает. Вот они сидят у телевизора всей семьей, Куцуляки, кое-кто уже и задремал. Тихо у них. Машины вокруг не ездят. Самолеты или вертолеты – по объездной летают. На улице ноябрь, темень, ветер. Вдруг в окно: бум-бум-бум! Кто-то кулаком. Например, в пять утра! Бум-бум-бум! Хозяеваааа! – а это Кёних колотится. Немцы в деревне есть?! Да что я спрашиваю. Есть, конечно. Я ж немец, Кёних! Король. Вставайте, хозяева! Кормите! Развлекайте!

Но это еще что…

Этот Кёних ведь как. Если не открывают ему, чтобы немедленно предоставить тазик питания, игры с мячиком и долгие мечтательные прогулки по лесам и лугам, он бредет к соседям и настойчиво стучит в окно им: бум-бум-бум! Имейте сострадание к бедной заграничной собачке. Бухает в окно: хозяева! Немцы… Ну и далее по тексту.

А эти соседи – мы.

О, уже тащится! Кёних, иди домой. Спать иди. Иди на место, Кёних. Побрел, сирота казанская. Верней, мюнхенская.

А вот кстати, встретила как-то, еще зимой, интеллигентную даму в старомодной бесформенной ветхой плюшевой шубке начала эмиграции прошлого века, такую шубку моя бабушка себе в молодости «справила» из двух старых пальто и трех душегреек своей бабушки, мамы и тети. Дама гуляла не одна: на ее руках сидел симпатичный, но беспородный маленький песик вроде нашей Дуни. Дама аккуратно спустила его на чистый, еще не прохоженный никем снежок. Собачка в ярком костюмчике, шапочке и ботинках. Костюм, как у рокера: простроченные брючки с заклепками под кожу, только пройма для попы и хвоста, куртка с клетчатыми вставками, рукавчики на манжетах. А уж башмачки! На липучках, легкие, яркие, в виде кроссовок.

– Какой милый, – говорю я. – А какой костюм! – наклоняюсь к песику. – Одолжи шапочку сфотографироваться.

Женщина в старой шубке улыбнулась:

– Да, это дизайнерский костюмчик. И черевички тоже по заказу шиты, чтобы лапки не простудить. Да, Малыш? Тепло тебе в черевичках? Нравится тебе в черевичках? – Женщина нежно смотрела на свою собачку.

Малыш задрал голову на хозяйку и всем своим видом, преданным влажным взглядом, подвижным приветливым хвостом, повизгиванием демонстрировал безоговорочную преданность и любовь. Как будто читал у Гоголя:

– Да я и без черевичков…

– Маруууся, Марусенька! Иди ко мне! – ласковый мужской голос. (Это случилось как-то в красивом старинном заросшем Черновицком парке.) – Ну Маруся, а? – весело и нежно добавляет голос.

Я рысью несусь на голос, а сама думаю, кто-то узнал меня, сейчас пойдем кофе попьем, поболтаем. Выскакиваю из кустов на площадку, а там дедушка собачку дрессирует маленькую. По имени Маруся. Ну что ж, неплохо. Вот уже и собачки появились с моим именем. А то все – козы да лошади.

Собачка, между прочим, породистая у дедушки, хорошенькая, как игрушка, бантик на макушке, смешная, веселая, игривая. Молодая…

У меня, кстати, тоже неплохая родословная. И паспорт есть. И прививки.

Кто бы и меня так ласково позвал:

– Маруууся… Марууусенька.

Глава пятая

Амур и Авдотья

Мы как-то гуляли вдоль реки, а в заросшей камышом старице – старом русле реки Прут, где осталось чуть-чуть воды, – стоял такой ор, как на восточных базарах, как будто там проходил конкурс зазывал – продавцов зелени, или набор на бэк-вокал к этому певцу, который космическим голосом пищит, как его, как его, ну как его? А! Витас. Вот, как будто там собралось мильон витасов и все поют: «А-а-А!» И все это орало, шумело, пищало, пока вдруг не появились орлы и парочка быстрокрылых красавцев соколов.

Проехала мимо, пыля и дребезжа, старая машина, приостановилась, не глуша двигатель, водитель вышвырнул что-то невесомое в плавни, быстро хлопнул дверью и укатил, даже не повернув голову на нас, стоящих на берегу.

Пакет с чем-то, чуть не долетевший до воды, зашевелился, оттуда вылезли два маленьких – как нам показалось, котенка – вскарабкались один за другим на берег и часто-часто и мелко-мелко перебирая лапками, зашагали куда-то вдаль. Орлы и соколы не верили своему счастью – даже охотиться не надо, спускайся и ужинай. Никогда я не видела, как хищные птицы собираются над одним ограниченным местом и чуть ли не ссорятся, кто будет первым хватать добычу. И когда один из них чиркнул рядом с – как мы думали – котятами, мы побежали навстречу этой отважной парочке.

Это были щенки. Каждый размером с ладонь. Черные, с тонкими как ветки лапами, с большими ушами-лопухами и белыми галстуками. Один с ладонь Кузьмича, второй – размером с мою. Тот, что побольше, шел первым, моя собачка грациозно семенила следом.