Книга Ты сияй, звезда ночная - Каори Экуни

— Ну, понимаешь. Так всегда делают. На вид ты вроде бы просто со мной болтаешь, а на самом деле пытаешься проникнуть в глубины подсознания…

Доктор Кашибе взглянул на меня с улыбкой. В глазах у него плясали чертики.

— К несчастью, такие тонкости недоступны пониманию скромного нейрохирурга вроде меня, — сказал он. — Нет, боюсь, я не в силах оказать тебе медицинскую помощь, — тут он открыл ящик стола, — а вот кое-какие лекарства дать могу.

Он вытащил черную жестяную коробочку. Коробочку карамелек.

— На вот. — Он протянул ко мне руку. На ладони его лежали пять конфеток. Красная. Зеленая. Оранжевая. Присыпанная сахарной пудрой. И кругленькая. Я молча взяла карамельки.

В окно ворвался порыв ветра, и календарь на стене слегка зашевелился.

Когда я вернулась домой, там уже поджидала Мидзухо.

— Где ты была? Я так боялась, чуть с ума не сошла! — завопила она. Муцуки уже вернулся. Он тщательно мазал печенье маслом. — Я требую, чтоб ты объяснила, что происходит! — Мидзухо была в ярости. На диване спал Юта.

— Я ходила в больницу. Мне там такое вкусное лекарство дали… на, попробуй.

— Чего?! — завизжала Мидзухо. — Не желаю я твоих идиотских лекарств! Ты скажи мне, кой черт значил этот твой звонок?! Я ж с ума сходила! — Да, голос у нее и вправду был отчаянный…

— Прости, пожалуйста, — выдыхаю.

Муцуки подходит ко мне. Приближается, склоняется подле меня, прося извинения. Протягивает перед собой руки — словно в молитве.

— Простите за все принесенные нами неприятности, — говорит он.

— Эй, подождите-ка! Муцуки, почему ты на ее стороне?! — кричит Мидзухо.

На ее стороне!!! Так сказал бы маленький ребенок, обиженный в лучших чувствах. Я поневоле рассмеялась!

— Не смешно.

— Простите, — повторяю.

Гляжу, как Мидзухо мчится к холодильнику, срывает с полки банку персикового коктейля и заглатывает ее в единый миг.

— Ты, стало быть, объяснить мне пытаешься, что я впала в истерику из-за ничего?! Это уж совершенно не смешно! А тебе, Муцуки, кстати говоря, не стоило бы хотя бы малость рассердиться?

Муцуки смеется и откупоривает банку сардин.

— Я-то привык, — говорит он.

Стоны и стенания Мидзухо становятся громче, причем она в тон причитаниям безостановочно поглощает бутерброды с сардинами на печеньях, которые ей подсовывает Муцуки. К тому времени как она домой собралась, минимум три баночки коктейлей она таки уговорила. Злилась еще, конечно, выговаривала мне насчет моего идиотского поведения, покуда дверь за собой не захлопнула.

— А может, нам эти булочки хоть на ужин съесть? — предлагаю.

Муцуки светским тоном замечает, что есть ему не хочется, однако незамедлительно идет варить кофе. Я растерянно раскладываю серебряные ложечки возле блюдечек. Ждем, покуда наконец сварится кофе. Я тем временем рассказываю Муцуки о посещении доктора Кашибе. Он, похоже, в шоке.

— Что?! Ты пошла к Кашибе?!

Я изумляюсь его возмущению.

— Ну да! Мне показалось, что это неплохая мысль. Он ведь все же нейрохирург, хирург мозга, и…

— Да ведь ничего общего!!! — Голос Муцуки выводит меня из себя. Он еще никогда со мной так резко не разговаривал.

— Ты разозлился?

Он уже совершенно обычным голосом уверяет — нет, конечно, нет!

— И что же он тебе сказал? — спрашивает он.

— Сказал — это не его сфера деятельности. Не его специализация, что-то типа этого.

Муцуки покашливает.

— Знаешь — я вообще-то тоже врач, — замечает он.

— Нет уж. — Я опускаю глаза.

К Муцуки я не обращусь никогда. А если и обратилась бы, какая с того польза? Только окажусь от него в еще большей зависимости, вот и все.

Муцуки прерывает затянувшееся молчание.

— Знаешь, а пациенты, между прочим, очень даже меня ценят… — говорит он со смешком.

Больно слышать от него столь жалкие слова. Так неестественно, так на него не похоже!

— То, что ты отличный врач, еще не значит, что ты врач, который подходит мне. — Я сама дивлюсь собственному жесткому тону и поскорее запихиваю в рот кусок булочки, — пока не успела брякнуть что-то еще.

— Так. Стало быть, домашний доктор дисквалифицирован. — Муцуки улыбается и разливает кофе по чашкам.

Я тихонько подъедаю оставшуюся часть булочки. Кофе слабенький, зато горячий, изюм в булочке нежный и очень сладкий. Я чувствую, как масло во рту смешивается с сахаром, и вновь еле удерживаюсь от слез.

Луна полуденная

В последнее время Секо пребывала в серьезной депрессии. Практически постоянно размышляла о чем-то, мрачно молчала, глядя в пустоту. Когда я меньше всего ожидал — срывалась на агрессивные или отчаянные выходки. И тут же — в мгновение ока — глаза ее наполнялись беспричинными, мучительными слезами, а обращенный ко мне взгляд становился душераздирающе беспомощным. Вообще-то свои светлые и черные полосы бывают у всех нас, но Секо слегка впадает в крайность. Я уже понял: нельзя реагировать слишком остро, не стоит выказывать тревоги или волнения… и вообще, Секо мне нравится такая, какая есть! Однако я поневоле все чаще принимаюсь гадать: уж так ли это было правильно — столько времени пускать все на самотек? Ее попытка исправить ситуацию с помощью своего старого врача, ее появление у Кашибе — нож мне в сердце! Почему она всегда выходит на бой в одиночку?!

— О чем думаешь? — лениво спрашивает Кон. Я лежу у него в постели — узенькая, неудобная кровать, комковатый, старый матрас, полосатые простыни… Я — в постели у Кона. — Погоди, дай сам догадаюсь. — Кон, усевшись на полу, подстригает ногти на ногах. — О своей мамаше, да? Ты говорил — во время обеденного перерыва она заявилась в больницу.

— Неверно.

Слева от подушки на будильнике Кона высвечивалось время — час ночи. Электрический будильник с огромным дисплеем и звонком такой силы, что прямо по нервам бьет. Рядом с будильником — настольная лампа и кактус в горшке.

— Обязательно мне было об этом напоминать? — ворчу. — Нет, я думаю про Секо. Я очень за нее беспокоюсь. С каждым днем она становится все более нестабильной.

— Меня это ни капельки не удивляет, — заявляет Кон с обычной своей беспечностью, сворачивая салфетку, в которую собирал обрезки ногтей. — В смысле — очень даже нормальная реакция на то, как от нее гуляет муженек. У кого хочешь крыша поедет!

Я смотрю на стройную голую спину Кона и швыряю ему его футболку, смятую, небрежно сброшенную на кипу шмоток у кровати. Кон преотлично знает, какой эффект на меня производит его тонкое загорелое тело.

— Надень. Простудишься.