Книга Красное ухо - Эрик Шевийяр

Он шагает по саванне, но главное, сам себе неустанно повторяет, что шагает по саванне. Носком ботинка он изучает змеиные выползки, которыми усеяна земля в это время года. На первый взгляд — тряпки тряпками, но Красное ухо не покупается на эту обманку и даже обнаруживает странную аномалию, ни одним герпетологом до сих пор не подмеченную: оказывается, у змей головы и хвосты распределяются не равномерно, а попарно. Иными словами, половина змей имеет по два хвоста, а вторая — по две головы. Да-да, именно так, хотя и очевидно, что это в общем-то одно и то же.

Красное ухо небрежно сворачивает с хоженой тропы на нехоженую (или наоборот — в саванне все тропы похожи), теперь его окружают настоящие заросли, а ведь не так давно он в трех соснах в Жуан-Ле-Пене[21]умудрялся заплутать.

Он устраивается на пригорке, усыпанном красными камнями. Вот это маскировка! Даже хамелеон бы позавидовал. Впереди, насколько хватает глаз, простирается саванна. Кстати, африканцы не видят разницы между саванной и редколесьем — все это выдумки французских учителей географии. Красное ухо презрительно усмехается, вспоминая бежевый портфель, серую блузу, скверный запашок туалетной воды и жидкие усики мсье Дельмаса. Вот уж кто точно сюда бы не сунулся в одиночку — только в сопровождении детей. Если даже в саванне его посещают подобные мысли, значит ли это, что он обречен до конца своих дней плутать по унылому лабиринту школьных коридоров? Но уже в следующую секунду он вздрагивает от изумления, замечая вдали двух львиц, погнавшихся за хромой антилопой. Африка сразу становится не на шутку настоящей.

Потом картина проясняется, и оказывается, это два бродячих пса преследуют козу.

Сегодня звезды благоволят Красному уху: он жаждал встретиться с хищниками, он с ними встретился. Притомившись от ходьбы под палящим солнцем, он забрался в тенистый грот, обнаруженный им в склоне скалистой возвышенности. Тут-то они на него и напали. Они окружили его плотным кольцом, отрезав все пути к отступлению. И вот уже трое впились в его плоть, и каждый норовит урвать кусок пожирнее: он чувствует острую боль в пальце, в шее и в виске и с диким криком выскакивает из грота прочь.

Ему еще изрядно придется попотеть, чтобы оторваться от хищного роя.

Почему Красное ухо с таким недоверием изучает висящий под стеклом диплом врача, принимающего его в обшарпанном кабинетике местного медицинского центра, который, едва взглянув на его распухший палец, с улыбкой на лице выписывает ему успокоительные капли и сильнодействующий антибиотик, рекомендованный при инфекциях мочеполовой системы (не применять в случае простатита)? А что прикажете выписывать, если других препаратов в аптеке центра нет и не предвидится?

«Ничего страшного, — заключает врач, с неизменной улыбкой указывая Красному уху на дверь. — Если, конечно, вы не страдаете простатитом».

У дороги

И та сторона, и эта —

Все в нашем распоряжении, —

напевают бедра юной красавицы, которая, поравнявшись с Красным ухом, скромно опускает глаза. Нет для мужчины хуже пытки, чем провожать глазами женщину, покачивающую бедрами, жалуется Красное ухо своему товарищу Бассакоро, который хохочет, выставляя напоказ свои красивые зубы, и тут же сочиняет это маленькое стихотворение.

Между деревом и прудом петляет змеиный след. Зинибе хотелось бы искупаться, но как узнать, в каком направлении ползла змея? Зиниба не решается раздеться и войти в воду. Если змея выползла из пруда и забралась на дерево, то Зинибе нечего бояться. Да, ну а если все наоборот: змея спустилась с дерева и затаилась сейчас где-то на илистом дне? Как трактовать этот след о двух началах и двух концах? В каком направлении движемся мы? Какой смысл во всей этой истории? Но стоит невыносимая жара, а юная туарегская девушка знает, что вода может обидеться на того, кто отвергнет ее дары, и потом ему три дня воды не видать. Зиниба решительно заносит ногу над водой, но тут над ее головой раздается странный и очень убедительный птичий крик: «Аба-дэ-тукутэ», — кричит птица, и Зиниба, у которой музыкальный слух, услышав отчетливое «Джавад э тукунте», кидается прочь.

Беги от невозможного.

В отличие от Зинибы, у Красного уха совсем нет слуха. Страшно подумать, сколькими бесценными советами небес он пренебрег! Скольким опасностям он уже подвергся по причине музыкальной безграмотности своего красного уха, усугубленной незнанием языка тамашек[22]. Лев за его спиной мог вытворять все что ему заблагорассудится. Беги от невозможного. Где-то он уже читал это изречение… Наконец он вспоминает.

Ну конечно! В распечатке своего генетического кода!

Он приехал в Африку не для того, чтобы любоваться природой и восхищаться местными жителями. Он приехал в Африку в надежде удивиться самому себе, раскрыться по-новому, обнаружить в себе гребца, полиглота, танцора, музыканта — а еще, оказалось, я умею стрелять из рогатки! — одним словом, полную противоположность своего нынешнего «я», уже изрядно ему опостылевшего (любой другой на его месте минут через пять отказался бы от подобной затеи), чтобы сбросить, словно пиджак, свое тесное, щуплое тельце и воскреснуть в новом, ладном, складном, приспособленном для бега и прыжков, с золотыми руками (одной — художника, другой — механика), с четко отлаженной системой мысленосных сосудов, мгновенно передающих плоды его умственной деятельности к мышцам рук и ног, уже готовым к новым свершениям. Красному уху безразлична саванна, он приехал для других открытий: он приехал дать шанс своему внутреннему малийцу, которым он, возможно, является, а может, даже в первую очередь и именно таким он и родился, но которому никогда не представлялось случая проявить себя и раскрыться во всей красе, поскольку его задатки в свое время были беспощадно подавлены французским воспитанием во французской провинции. И вот перед ним засияло африканское солнце, раскинулись африканские просторы, и что же? А ничего. Он остается таким же, каким был, все так же вял и неповоротлив. Кажется, что он шагает по Луне, еле передвигая свои и в самом деле неподъемные ноги. И все же что-то в нем изменилось.

Его уши никогда еще не были такими красными.

Зато уверенности у него поприбавилось. Не он ли намедни заставил козу, нагло глядевшую на него в упор, опустить глаза? С этого началось и этим же закончилось его недолгое сафари. В малийской саванне не осталось диких животных. И это решительно не жирафа виднеется среди высоких деревьев — перспектива все искажает, — это всего лишь кузнечик, застывший в траве у ваших ног.

Овцы так расплодились, что вытеснили львов и гепардов с их исконных земель.

Однако Красное ухо должен признать, что здесь остается такое количество странных насекомых, что в их обществе отсутствие крупных млекопитающих даже не заметно. Взять хотя бы эту дивную особь: на вид — гибрид стрекозы и божьей коровки; на слух — помесь сверчка с трещоткой. Тот, кто хоть раз извлек это чудо из своего красного уха щипчиками своего швейцарского ножика, уже не будет так бурно переживать из-за носорога. «И все же, где мои гиппопотамы?» — интересуется Красное ухо, но Тока лишь таинственно улыбается в ответ. Что не доел лев, достанется гиене. Что не доела гиена, достанется грифу. Что не доел гриф, достанется шакалу. Что не доел шакал, достанется мухе.