Книга Белый, белый день... - Александр Мишарин

– Да никаких задач я уже себе не ставлю! – в сердцах вырвалось у П.П. – Я просто хочу кое-что понять.

– А это и есть задача! И судя по вам… это задача немалая! Масштабная.

Кавголов внимательно посмотрел на лицо собеседника. Кого-то оно ему напоминало. Но кого? Убей бог!..

– Конечно, конечно… – забормотал Кавголов. – Я недавно думал об огромных волнах ненависти. О нерационально взрывающихся… энергиях изменений. Я бессильно назвал их волнами ненависти. Но нет, это скорее волны изменений! А значит, и разрушений… Они были так же сильны и в первые послевоенные годы. Миллионы остались без жилья, без семей, без близких… Все были как-то по-разному ранены… Кто – убитыми отцами, сожженными или разбомбленными квартирами. А кто – бешеными трофеями. Какой-нибудь подполковник старался пригнать на родину грузовик. А генерал – вагон. Маршалы и каптенармусы – эшелоны… А народ жил ужасно, нищенски! И при этом тяжело работал! Физически работал! И вот тогда тоже расцвела преступность… воровская среда. Она базировалась на миллионах потерянных, никому не нужных людей. И на детях, на калеках! И на просто потерявшихся, не выдержавших шока войны людях. Война выпила, выжрала у них силы! Шла мясорубка… Дети, школьники, солдаты, покалеченные в прошлых боях… Умные старослужащие, уже не лезущие под пулю…

Недаром расцвел СМЕРШ! Доносчики, пьянство, трофеи, изнасилования… Война раздавливает человека! Даже если она якобы победоносная!..

– Вы воевали? – тихо спросил собеседник. Кавголов вздохнул.

– Нет, воевал мой отец.

– И мой тоже.

– Как он теперь?

– Он давно умер.

– Мой тоже…

Собеседник помолчал, кашлянул. И сказал тише:

– Он страшно пил. Хотя окончил войну генералом, Героем Советского Союза.

– Понимаю…

П.П. посмотрел на этого скромного, даже бедно одетого человека в каком-то легкомысленном берете, которые носят бедные врачи и богатые туристы.

– Я врач, – словно услышав его мысли, ответил собеседник. – Всю жизнь здесь живу, в этом доме. – Он показал на дом, около которого только что прятался П.П. – Заходите как-нибудь… Мы, кажется, соседи? Я вас давно приметил в наших краях. – Он решительно протянул руку. – Макаров Иван Васильевич. Прошу. Живу я один – с женой как-то не заладилось. Правда, не пью. А на чай с сахаром милости просим!

Он улыбнулся, и Кавголову вдруг что-то стало ясно.

– А мама ваша… жива? – неожиданно спросил он.

– Да-а, – даже растерялся Иван. – Только она отдельно живет… Вот ездил к ней, навещал.

– А Мария Ивановна… давно умерла? – почти мрачно спросил Кавголов.

– Да… Больше двадцати пяти лет…

– Вы уже институт окончили? – почти утвердительно произнес Кавголов.

– И даже аспирантуру… А перед ней ординатуру! В Первой градской… У меня замечательные профессора были.

Иван Васильевич говорил что-то случайное, сбитый с толку вопросами этого еще могучего, странноватого старика.

– Замечательные у вас не только профессора были! – Кавголов протянул руку на прощание. – Увидимся! Куда мы тут друг от друга денемся…

У П. П. всегда была крепкая рука, но пожатие младшего Макарова представилось ему пожатием каменной десницы.

Они попрощались. Кавголов перешел на другую сторону Песчаной и остановился возле угла, откуда еще был виден старый кооперативный дом. Минут через пять-семь шторы на втором этаже неторопливо распахнулись. Внутри комнаты зажегся слабый, какой-то сиротский свет.

«Все! Все на свете случается. И ни от чего не отмахнешься, не заткнешь уши! Ты всегда в кругу. Как бык на арене! И тебе всегда бросают вызов! Не принять его, пока тебя не сбили, – постыдно! Ниже достоинства мужчины… просто человеческого создания, которое не может не мыслить… Не плакать!»

Он громко, трубно, на всю пустынную улицу, высморкался. И повторил про себя: «Не плакать!»

IV

Среди давних приятелей Пашиного отца были замминистра торговли и легендарный Маршал Советского Союза, знаменитый тогда генеральный писатель СССР и главный режиссер Малого театра, увенчанный четырьмя Сталинскими премиями и высшим, почетным актерским званием… И многие другие…

Многие звали их в гости. Говорили, что надо познакомить внуков, – у всех внуки были уже в возрасте Пашки…

Внуки! А у него – сын!

Однажды они с отцом все-таки собрались и в воскресенье поехали к какому-то Романову. Он был то ли министром, то ли замом… То ли генпрокурором… Лысый, дородный, хлебосольный… С пышной женой в новой квартире на улице Горького.

Его, тоже позднего, сына (может быть, это и было причиной выбора отца?) – тихого, беленького, болезненного – Павлик плохо запомнил. Так же, как и угощения, на которые все время напирал хозяин дома.

А вот что поразило, ошеломило, привело в какое-то радостное и даже завистливое смятение – так это настоящая, со станциями, составами, туннелями, переводом стрелок, многочисленными колеями и управлением скорости, железная дорога! Она с трудом умещалась в огромной гостиной.

Вялый романовский сын то ли уже давно наигрался с нею, то ли его вообще ничем нельзя было взволновать в этой жизни, но он только мешал Павлику играть… Запускать поезда навстречу друг другу… В последний момент переводить стрелки – чтобы не было крушения… Смотреть, как состав медленно скрывается в туннеле, а потом нажимать на третью, самую сильную скорость! Состав вылетал оттуда, словно живой, опаздывающий, набирающий скорость на поворотах!..

Пашка раскраснелся, даже вспотел. Рубаха вылезла из-под ремня…

Лыжный новый костюм, в который его нарядила мать, был в этой квартире каким-то нелепым, колючим и вообще грубым… Романовский мальчик, например, был в коротких, явно заграничных брючках с помочами и в лакированных парадных ботиночках. Как у взрослых!

Вдобавок, хотя на улице было еще сравнительно теплое начало декабря, в квартире топили так, что даже отец Паши позволил себе непозволительное – расстегнул крючки под белейшим подворотничком коверкотового френча. Лицо его тоже раскраснелось. Он все чаще посматривал на своего почти обезумевшего сына. И, наконец поднявшись, сказал:

– Ну нам пора собираться! Нас уже, наверно, совсем потеряли… Давай, давай, Павлик! Так, заправим рубашку…

Он в два счета привел сына в божеский вид и так посмотрел на него, что Павлик понял: никаких возражений.

– Да подожди! Я сейчас машину сорганизую. Отвезут вас как миленьких. А то смотри, как мальчонка разгорячился, – еще простуду схватит!

– Ничего, ничего, – улыбнулся Павел Илларионович и посмотрел на сына. – Мы народ закаленный! Правда, Паша?

Он нагнулся и ласково, ободряюще поцеловал Павлика в щеку.

Когда они уже шли по довольно пустынной, ветреной улице, отец вдруг остановился и повернул сына к себе лицом. Павлику показалось, что отец прекрасно понимал, что сейчас творится в его душе. Но тот только жестко тряхнул его за плечи, неторопливо, подчеркнуто аккуратно застегнул доверху его лыжный костюм. Потом так же, почти по-военному, туго-туго пригнал к шее толстый, но не теплый шарф. Застегнул пальто на все пуговицы. Оглядел сына, поправил ушанку, чуть глубже посадив ее на уши…