Книга Спящая - Банана Есимото

Я не могла себе позволить начать думать о том, чтобы встать, почистить зубы или принять душ. Невозможно было поверить, что раньше я делала все мимоходом, словно это не доставляло никаких трудностей.

Солнечные лучи, будто стрелы, пронзали мою несчастную голову.

Не получалось подсчитать все симптомы похмелья, до того их было много, и я чувствовала себя настолько ужасно, что хотелось разрыдаться. И не видела хоть какого-нибудь спасения.

Последнее время так проходило каждое утро.

Наконец я решилась и извлекла свое вялое тело из постели. Если бы я отпустила раскалывающуюся голову, то она начала бы болтаться из стороны в сторону, поэтому приходилось держать ее руками, заваривая себе чашку чая.

Почему-то ночи для меня растягивались и становились удивительно длинными, словно резина, а еще они были бесконечно приятными. А каждое мое утро – неумолимо болезненным. Чудилось, что дневной свет ранит меня каким-то острым предметом. Он был мерзким, слишком ярким и упрямым. Просто отвратительным.

Каждая мысль, возникавшая в моей голове, делала меня несчастной. И тут, словно войско, преследующее уже довольно-таки помятого врага, заулюлюкал телефон. Ужасный звук. Непрекращающийся звон так сильно действовал мне на нервы, что сначала я ответила с преувеличенной живостью:

– Алло!

– Ух, ты какая энергичная! – весело приветствовал меня Мидзуо.

Мидзуо – мой бойфренд. Он знал и Хару, и того моего возлюбленного. И когда они ушли со сцены, мы с ним остались вдвоем.

– Нет. У меня похмелье, и голова раскалывается.

– Опять?

– Слушай, у тебя же сегодня выходной? Ты придешь?

– Да, скоро буду, – сказал Мидзуо и повесил трубку.

У него был собственный магазин, в котором продавались всякие вещицы для дома, поэтому по будням он не работал. До недавнего времени я трудилась в таком же магазинчике, но он обанкротился. Было решено, что я устроюсь на работу в новое заведение, которым Мидзуо планировал обзавестись в соседнем городке, и пока что я ждала открытия, до которого оставалось еще около полугода.

Периодически Мидзуо смотрел на меня таким же взглядом, каким и на предметы, продававшиеся у него в магазине, словно думал: «Да, было бы намного лучше, если бы здесь не было этих цветочков… можно было бы продать подороже, если бы вот здесь не был отколот кусок… полоски немного аляповатые, но покупателям они придутся по сердцу».

В такие минуты он просто сверлил меня холодным взглядом, и это было ужасно. Встречаясь с ним глазами, я даже теряла на какое-то время дар речи. Но казалось, будто он изучал и изменения, произошедшие в моем сердце, относясь и к ним как к новому узору.

Сегодня он принес цветы.

Мы ели сандвичи и салат, нам было хорошо и спокойно. Я все еще валялась на кровати, и каждый раз, когда мы целовались, он хихикал и говорил что-то типа: «Просто удивительно, как от тебя пахнет перегаром. Я бы не удивился, если бы твое похмелье через слизистую передалось и мне!» Казалось, будто от его улыбки веет каким-то цветочным парфюмом, чем-то наподобие белой лилии.

Зима уже почти подошла к концу. И хотя в комнате царила невероятно радостная атмосфера, у меня возникло ощущение, что за окном ужасно сухо. Словно порывы ветра упирались прямо в свод неба, скребя его поверхность.

Я решила, что все из-за того, что в помещении слишком тепло и уютно.

– Я только что кое-что вспомнила, – сказала я, разомлев от умиротворенной обстановки. – Каждую ночь, когда я вот-вот должна провалиться в забытье, вижу один и тот же сон, понимаешь, всегда одинаковый, я даже забеспокоилась, а не галлюцинации ли это? Но ведь предполагается, что галлюцинации не могут быть такими приятными, а? Как ты считаешь, я еще не превратилась в алкоголичку? Неужели уже дошло до этого?

– Не смеши меня, – сказал Мидзуо. – Даже если ты и склонна к алкогольной зависимости, то на самом деле проблема в том, что у тебя слишком много свободного времени, потому ты и пьешь так много, вот и все. Все нормализуется, как только ты снова выйдешь на работу. Разумеется, здорово вести такую размеренную жизнь, как сейчас… но этот сон, о котором ты упомянула… что тебе снится?

– Я не уверена, что его действительно можно назвать сном. – Боль и тошнота, наконец, стали затихать. В этом новом ощущении я отчаянно пыталась воспроизвести то состояние счастья. – Это словно… Короче, я напилась и рухнула в кровать. И тут мне показалось, будто меня куда-то засасывает. Понимаешь, я словно иду по какому-то месту, которое раньше было для меня очень важным, дорогим, но при этом мои глаза закрыты. Вот такое видение. Вокруг витает приятный аромат, мне так спокойно, я расслаблена, и тут я слышу эту песню, всегда одну и ту же тихую-тихую песню. Чей-то голос поет так сладко, что я чуть не плачу… может, это даже и не песня. Это просто мелодия, такая тихая, такая далекая, и это музыка абсолютной радости. Да, всегда одна и та же.

– Плохо дело. Должно быть, ты все-таки алкоголичка.

– Что? – испуганно покосилась я на Мидзуо.

Мидзуо рассмеялся:

– Шутка. На самом деле я и раньше слышал подобные истории. В точности такие же. Говорят, это значит, что кто-то хочет поговорить с тобой.

– Что значит «кто-то»? Кто?

– Ну, кто-то из умерших. Кто-нибудь из твоих знакомых умер?

Я задумалась, но вспомнить не смогла и покачала головой.

– Говорят, когда умерший хочет что-то сказать тому, с кем был близок при жизни, то именно так он и передает свои послания. И в те моменты, когда ты пьяна или вот-вот уснешь, ваши ритмы легче синхронизировать, тогда это и происходит. Ну, по крайней мере, я такое где-то слышал.

Внезапно я ощутила леденящий холод и натянула одеяло на плечи.

– Это всегда кто-то знакомый? – спросила я.

Неважно, насколько счастливой я чувствовала себя при звуках той песни, но мне не понравилась сама идея, что какой-то незнакомый мертвец напевает мне на ухо.

– Так говорят. Может… это Хару?

Мидзуо очень быстро чувствует такие вещи. Это правда. Я вздрогнула и почти сразу поняла, что он, скорее всего, прав. На самом деле я практически была уверена в этом. Я ничего о ней не слышала, и вдруг все эти воспоминания всплывают в моем сознании…

– Подумай, что ты сможешь выяснить о ней.

– Ага, поспрашиваю у друзей, – сказала я. Мидзуо кивнул.

Неважно, что ему рассказывают, но Мидзуо никогда не встревает со своими собственными историями и не пропускает мимо ушей слова других. Должно быть, родители дали ему хорошее воспитание. Нельзя отрицать, что его имя – Мидзуо пишется двумя иероглифами «вода» и «человек» – довольно странное, и очень сложно понять, почему родители так его назвали. Вся необычность в том, что когда его мать была молода, жизнь заставила ее сделать аборт, хотя она и не хотела. И когда родился Мидзуо, она назвала его «водным человеком», надеясь, что он будет счастлив за двоих – за себя и за того потерянного ребенка, поскольку в Японии эмбриона еще называют «водным ребенком».