Книга Случайно - Али Смит

Проникновение! Замечательное слово. Водомерка в водомерке. Мальчик в траве. Трава в мальчике. Мальчик, погруженный в летний день. И летний день, погруженный в мальчика. Его также особенно восхищало слово «незамутненный»; само слово вроде такое спокойное, разглаженное, но, черт возьми, по-мальчишески энергичное, способное оживить любой субъект. Только представьте, незамутненная водная гладь — и вдруг кто-то бросается в самую глубь.

Она проникла в него словно в воду. Он был словарем, а она — словом, которое было ему неведомо. Или можно выразиться проще — она вошла в него словно в дверь, открыв и оставив нараспашку, а сама направилась внутрь. («Нараспашку!» Когда дверь — уже не дверь? Дурацкая загадка из телеигры его детства, которую ему запрещали смотреть; эта загадка никогда не казалась ему смешной. До сегодняшнего дня. Никогда раньше он не был настолько открыт для юмора, ха-ха.)

Кто она? Как хоть ее зовут? Спросила его Ева, понизив голос, отведя Майкла в сторону на кухне перед ужином. Это было не в стиле Евы — забывать такие вещи и вообще небрежно относиться к гостям; как ни странно, ему это польстило, так как подчеркивало в собственных глазах его выдающиеся организаторские способности. Он в тот момент начинял форель изнутри крохотными кусочками масла. Переборщишь — и все пропало. Не доложишь — тоже. Главное — положить в меру. Амбер, кажется, да? — сказал он, просовывая масло в надрез на тушке.

Она позвонила к ним в дверь этим утром. Он отворил, и она вошла в дом. Простите, что опоздала, говорит. Меня зовут Амбер. У меня машина сломалась.

— А как у нас насчет десерта? — говорит Ева, входя в комнату Со своей неотразимой улыбкой. У нее хорошее настроение. — Между прочим, форель была божественная, — сказала она, перегнувшись к нему через стол.

— Да, — сказал он. Форель и впрямь была недурна. (Ей тоже понравилось; ей понравилось все, что было на столе, она ела с волчьим аппетитом, заглотнула все, прямо с кожицей — именно как волк, Астрид так и уставилась на нее, и Майкл подумал, что тоже не прочь просто сидеть и смотреть; он уже забыл это ощущение — когда плоды твоих усилий оценены так явно. В наше время не принято так есть, не скрывая свой голод и откровенно наслаждаясь едой.) Я думал подать груши «Елена Прекрасная». Нужно только подогреть, ответил он. Через минутку, ладно?

Ева заканчивала собирать тарелки, взяв последнюю у него из рук и чмокнув его в щеку. Он поцеловал ее в ответ, легко, но со значением; она приобняла его за шею и скрылась в кухне. Солнце уже село, но было тепло. Она может войти в гостиную в любой момент. С минуты на минуту она спустится по лестнице, повернется к двери в столовую и войдет и сядет за стол напротив него, и он снова воссияет под покровом одежд, как розовеющий элемент накаливания. Интересно, от него пойдет дымок? А может, одежда сплавится с кожей? Может, его брюки цвета хаки начнут тлеть в том месте, где они натянулись, между бедрами?

Он снова постучал сжатыми кулаками по бедрам. Ха-ха! — сказал он. Астрид метнула в него испепеляющий взгляд. А, по фигу. Он запел: В мире Барнума и Беили места правде нет. Его голос звучал хорошо. Его лицо, отраженное в окне, озаряло мальчишеское озорство. Но для нас он станет сказкой. Мотылек вдруг замер. Майкл хотел снять его со скатерти, и тот снова задергался; видно, просто решил отдохнуть. Майкл взял мотылька. Поднес его к самому носу; ему на секунду захотелось взять его в рот.

Он впервые в жизни вдыхал запах мотылька.

Который не пах ничем.

Бедняга бился в его ладони.

Спасибо, о Мотылек, за великолепное сравнение, сказал он, сжимая пальцы, перегнулся через стол и, закрыв глаза, вытянул руку в окно и выбросил мотылька наружу, не пытаясь увидеть, куда тот приземлится.

Счастливо, Мотылек. Если скажешь «да» в ответ.[17]

Майкл обожал ретро. В основе той музыки лежала лирическая поэзия. Он набрал в легкие воздуха. Воздух был какой-то непривычный, чистый. В конце концов он совладал со здешней плитой, в этом доме, принадлежавшем неизвестно кому, плита была электрическая, просто наказание. У него на ладонях осталась пыльца с крыльев мотылька. Он вытер руки о брюки. Итак, в дверь позвонили. Он открыл, и она вошла в дом. Пройдя мимо него вплотную. Он отпирал дверь, одновременно разговаривая по телефону. Погоди, сказал он Филиппе Нотт в трубку. К нам пришли, я тебе перезвоню, хорошо, Филиппа? Он словно со стороны слышал собственный голос, произносящий ее имя, хрипловатый, с мягкой грубоватостью, как однодневная небритость, небритость после первой ночи в отеле, шепчущий обещания в ухо Филиппы Нотт. Открывая дверь, он думал, как бы ему хотелось называть ее: Пиппа, может, Пип. Жаль, что она уже представлялась полным именем, оно как будто обладало большей значимостью, большей полнотой; остальные варианты были детскими. А жаль; им всем нравилось, когда с ними обращались, как со взрослыми. Позже он спросит ее, как ей больше нравится, как ему лучше ее называть. Она наверняка только того и ждет. Обычно им это страшно льстило; они обожали такие вопросы.

Филиппа Нотт всегда оборачивалась на выходе и смотрела на него через головы других второкурсников на семинаре по викторианской эпохе. Она была стройной, с темными, длинными волнистыми волосами. У нее был хороший вкус, практически высший совокупный результат за письменные работы каждого оценочного периода и пара блестящих эссе за второй курс, одно из них на тему префрейдистских прозрений в монологах Роберта Браунинга;[18]она прекрасно написала о каменных поверхностях в поэзии Браунинга, о том, почему он придавал камню такую чувственность, — о чем Майкл сказал ей в своем кабинете в конце семестра, когда она пришла к нему с просьбой быть руководителем ее «американской» диссертации. Тогда она посмотрела ему прямо в глаза; она была дичью. Причем первоклассной. Прекрасно, сказал он, скажите, вы будете проводить лето в городе? Потому что я буду часто приезжать в университет — экзамены, административные дела, — а домой в Норфолк вырываться только на выходные; у вас есть сотовый, или может?.. Когда она уходила, он положил ей руку сзади на талию, и она легонько вильнула бедрами, прижавшись спиной к его руке. Он позвонил Жюстин, секретарю, и осведомился об экзаменационных отметках Филиппы, почти все отличные. Очень удачно.

И вот теперь это.

Простите, что так поздно. Меня зовут Амбер. У меня машина сломалась.

Он вернулся к разговору. К нам пришли, я тебе перезвоню, хорошо? Она без смущения вошла в дом и уселась на диване. Скользнула по нему безразличным взглядом; она пришла не к нему. Немного потрепана. лет тридцати, может, старше, с загаром автостопщика, одета как для марша протеста, одна из этих великовозрастных девиц, упорно изображающих подростков. Разномастных политических бунтарок 80-х безумно увлекали идеи Евы. А имечко-то у нее хипповское. «Янтарь». Черт-те что.