Книга Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Итак, восстанавливая каждый эпизод своей жизни перед реальной опасностью ее лишиться, Гутенберг подобрался к моменту, определившему его судьбу. После того первого далекого посещения монетного двора Иоганн пообещал себе стать достойным наследником отца, который рассказывал ему о секретах своего ремесла без утайки: оказалось, что Фриле Бедняк — щедрый и терпеливый учитель. И действительно, еще не достигнув двенадцати лет, Иоганн сделался правой рукой Фриле. Они вместе приходили на работу еще до зари и последними уходили с наступлением ночи. Поначалу работники приняли юного Иоганна холодно и недоверчиво — он был для них всего-навсего сынком управляющего. Однако же, вместо того чтобы предоставить наследнику привилегированное место, Фриле нагрузил его самой неприятной работой: отправлять драгоценный металл в тигель, перетаскивать монеты, чистить машины, подметать золотую и серебряную стружку. И всякий раз, замечая, что Иоганн пропустил хоть одну крупицу металла, Фриле наказывал сына гораздо строже, чем любого из наемных работников. Только таким путем юноше удалось завоевать доверие своих товарищей. Со временем оказалось, что он соединил в себе все лучшие качества литейщика. В юные годы Гутенберг успел уже настолько прославиться, что епископат Майнца потребовал у управляющего монетным двором, чтобы его сын работал на Церковь. И Генсфляйш оказался перед одним из самых важных решений в своей жизни: с одной стороны, ему хотелось, чтобы сын унаследовал его должность, но с другой — он понимал, что для Иоганна полезнее выйти на собственную дорогу и самому ковать свою судьбу. Вот как вышло, что по достижении тринадцати лет Иоганн перестал зависеть от отца и перешел работать в церковные мастерские в качестве мастера-кузнеца. Вскоре, помимо этого, Гутенберг превратился еще и в одного из лучших ювелиров. Казалось, ничто не помешает ему сделаться главой кузнецов, литейщиков и ювелиров городского епископата. Однако трагедии, как правило, приходят без предупреждения.

14

— Иисус должен был пройти через все страсти, собственной плотью пострадать ради нас, грешников, — продолжал свою речь Зигфрид из Магунции. — Как можем мы свести к обыденности самую трагичную из библейских книг? Господа судьи, не сомневайтесь: мы заново распнем Сына Человеческого, если позволим поддельщикам завладеть Библией. Единственно подлинные книги, по которым следует читать о страстях и распятии Господа нашего, — это те, что были созданы от руки, повторяя каждую букву из писаний людей, оставивших нам свидетельство о Его чудесах. Невозможно и вообразить себе иной книги, нежели рукопись. Любая другая форма воспроизводства — не важно, с помощью каких ухищрений, — должна рассматриваться не иначе как подделка и сатанинское деяние.

Обвинитель замолчал, прошелся взад-вперед перед трибуналом, точно сомневаясь, передавать ли судьям великое откровение, — и вот в конце концов он решился:

— Господа судьи, вам наверняка известна пословица «Разбойника делает случай». Этим я не хочу сказать, что все люди — потенциальные преступники; я имею в виду, что, возможно, многие хороши лишь потому, что судьба не предоставляла им другого выбора. Быть может, на свете вообще мало людей, которые, столкнувшись с бедой, оказывают ей достойное сопротивление и выходят из нее не сломившись. Господа судьи, главный обвиняемый был жертвой одной из страшнейших напастей, которые обрушивались на наш город. Как и многие другие мужчины и женщины его положения, он пострадал от мародерства, грабежа и разлуки с родиной. Я убежден, что эти горести были проверкой, которую посылал ему Господь. И должен признать, ваши преподобия, что это испытание выявило в обвиняемом внутреннюю порочность и слабость духа. Вот какие качества подтолкнули его к преступлению. Чёрта встречает лишь тот, кто его ищет.

Пока нотариус строчил пером, не пропуская ни единого слова, Гутенберг, который до сей поры слушал речь прокурора рассеянно, словно церковную литанию, внезапно почувствовал себя задетым — как будто Зигфрид из Магунции сыпанул солью на старую рану, которая так и не зарубцевалась. И тогда Гутенберг вспомнил тот день, когда начались все его несчастья. В конце 1411 года финансовые дела города сильно пошатнулись. Одним из первых это обстоятельство отметил, разумеется, управляющий монетным двором. Городские власти требовали от Фриле чеканить все больше и больше денег; в то же время торговцам на рыночной площади приходилось каждый день завышать цены на свои товары, поскольку и сами они платили за них все дороже. В октябре того же года монетный двор выпустил столько денег, сколько не выпускал никогда. Монеты испарялись из ладоней жителей с такой же быстротой, с какой они выходили из-под чеканного пресса. Отец Гутенберга знал, что подобное стечение обстоятельств не предвещает ничего хорошего. В ноябре министерский указ объявил о резком повышении налогов. Последние деньги, остававшиеся в руках у крестьян, варварским образом вырвали сборщики налогов; и вот еще до начала нового года скудные сбережения иссякли, а следом иссякло и терпение народа. В декабре 1411 года в Майнце вспыхнуло восстание против властей. В городе начались пожары, грабежи — и смертные приговоры, исходившие как от одной, так и от другой стороны. Давнишние соседи Гутенберга — крестьяне, продававшие на рынке свои продукты, лавочники, бедняки, с которыми семья каждый день приветливо здоровалась, — теперь вели себя как незнакомые дикари. Понаделав факелов, они поджигали все, до чего могли дотянуться, и грабили всех без разбору, наполняя скарбом свои жалкие телеги.

Восстание было направлено против знати, и хотя Фриле дер Арме, в общем-то, не принадлежал к этому узкому кругу, ему и его семье пришлось спасаться бегством. Невозможно было объяснить взбесившейся толпе, что управляющий монетным двором, как ни странно, не имеет за душой ни монеты и сам почти так же беден, как и его гонители. Вышло так, что Гутенберги, уподобившись кучке действительно зажиточных семейств, были вынуждены покинуть свой дом, забрав с собою лишь то немногое, что можно было унести.

Судьба распорядилась так, что незадолго перед восстанием Эльза унаследовала от отца маленький хутор Эльтвилль-ам-Райн, в зеленом возвышенном местечке между городами Висбаден и Лорхгаузен, на северном берегу Рейна. Здесь у Фриле и его семьи нашлось все, что только нужно для счастья, — можно сказать, что этот дом на склоне высокого холма, с видом на реку и на величественный силуэт замка курфюрста, напоминающий шахматную ладью, был идеальным местом для отдыха от жизни, отданной беззаветному служению.

Новое жилище никак нельзя было назвать роскошным, — собственно, это был старый сарай, переделанный под жилой дом. Да, здесь было просторнее и светлее, зато не хватало всех удобств, к которым семья привыкла в своем маленьком домике в Майнце, — здесь царила ледяная простота. В общем, это был обыкновенный крестьянский хутор.

Стены в комнатах не были обиты благородным деревом, — наоборот, в досках и в потолочных балках обнаружилось немало щелей, через которые проникали противные сквозняки, а из-под пола поднимались испарения влажной земли. Никакого мрамора по стенам, никаких украшений на колоннах. Шаткие ступеньки чердачной лестницы прогибались и скрипели под ногами — казалось, вот-вот обрушатся одна за другой. Стоило кому-нибудь из семьи зайти в еще не исследованный уголок большого дома, как оттуда выскакивали куры и гуси, а из-под ног разбегались грызуны неизвестной породы.