Книга Боже, спаси президента! - Стефан Кларк

— Должно быть, это трудно, — глубокомысленно проговорил я. — Ваши пальцы, эти рыбки… — На большее красноречие мой французский не был способен.

— Да нет, привыкаешь. Это как вязание.

— Ну да, — сказал я, представив свитер из анчоусов. В моем воображении он не слишком отличался от тех, которые тетушки впаривали мне на Рождество.

— А с крупной рыбой вы не работаете? — спросил я.

— С крупной? Иногда с сардинами, они побольше будут.

— Нет, еще крупнее.

— Раньше здесь водился тунец, но что-то его давно уже нет.

— Нет, не тунец, другая рыба… — Я постарался придать голосу непринужденность… — Лосось, например…

— Лосось? Нет, нет.

— А может, осетр?

— Простите, что?

Я до сих пор не научился правильно произносить esturgeon[39]. В моем исполнении это больше походило на detergent[40].

— Э-стур-джо, — попробовал я заново, и на этот раз она меня поняла.

— А, осетр, нет, конечно. Наш профиль только анчоусы и сардины. Бывает, консервируем и других рыбок, но мы их не ловим, а покупаем. В Бретани, например. — Я видел, что она говорит правду. — А зачем вам осетры? — спросила женщина.

— Хочу купить разную рыбу. Это для свадьбы моей подруги. Десять килограммов анчоусов и, может, еще что-нибудь.

— Десять килограммов анчоусов? Не уверена, что молодоженам это понравится. Может, лучше подарить вазу или лампу?

— Это не в подарок. Я — поставщик.

Наверное, впервые за много часов моя новая знакомая перестала разделывать рыбу. Воздев руки, она закрыла глаза и громко расхохоталась. Перевозбуждение от встречи с поставщиком продуктов оказалось чересчур сильным для ее нервной системы. Еще бы, поработай тут…

— Простите, — наконец проговорила она и вытащила кости из очередной рыбки. — Но вы сказали, что вы traître, вместо того, чтобы сказать traiteur. Чувствуете разницу?

Я выдавил из себя короткий смешок. Оказывается, я неправильно произнес слово «поставщик» и обозвал себя «предателем». Лишнее доказательство того, что я не создан для шпионажа.

6

Было чуть за семь, и я решил прогуляться. У стен замка несколько мужчин играли в петанк[41]— игру, которую французы придумали, чтобы не помогать женщинам с готовкой.

В свете прожекторов, которые уже были включены, зубчатые стены замка казались белыми, и я подумал о девушке, которая ходила по самому краю. Действительно ли она была в ресторане или я обознался? После того как наши взгляды пересеклись, она не посмотрела на меня ни разу, а мне пришлось приложить усилия к тому, чтобы не глазеть на нее в присутствии М. Но сейчас я почти надеялся снова увидеть незнакомку.

Ноги сами принесли меня к кафе на пляже, чтобы пропустить стаканчик В кафе было много народу. Может, и она здесь? Воображение нарисовало, как я подхожу и спрашиваю, зачем она рисковала жизнью, прогуливаясь по стене.

Но ее нигде не было. Усевшись за столик с видом на море, я принялся, как сова, вертеть головой, чтобы привлечь внимание официанта. Наконец мне это удалось, и я заказал бокал красного банюльского вина. На его доставку в Коллиур было потрачено минимальное количество бензина. М. была бы довольна — окружающая среда почти не пострадала.

Солнце уже зашло за горизонт, на город спускались сумерки. Желтые огни фонарей на мысе уходили влево, по направлению к Испании. Банюль был в двух или трех бухтах отсюда. Я позвонил М. Она обещала вернуться после девяти, и мы договорились встретиться в кафе. По телефону ее голос казался напряженным. Похоже, переговоры с приятелями-учеными снова зашли в тупик.

Мой телефон начал вибрировать: я получил несколько сообщений.

Первое — от Элоди: «Валери на пути в Коллиур, чтобы встретиться с тобой. Будет звонить. Поцелуй от меня».

В принципе, кроме поцелуя, у меня ни к чему претензий не было.

Второе сообщение было отправлено с длинного международного номера, начинающегося с +.

«Личное пребывательство на местах, возможно, облегчит тебе получение денег за странные дела».

Я сразу узнал этот неподражаемый стиль вербального пофигизма. Эсэмэску писал мой друг Джейк, американец, который отправился в Луизиану, чтобы помочь каджунцам[42]вспомнить французский язык. Судя по всему, взамен они помогли ему забыть английский.

Набрав номер Джейка, я попросил человеческим языком объяснить, что он имеет в виду.

— Привет, Пол. У меня сейчас обеденная пауза. — Его английский, и без того загрязненный десятью годами жизни во Франции, офранцузился еще больше. А с каджунским выговором впридачу я услышал что-то вроде «ледяная пука». Понять Джейка могли лишь немногочисленные обитатели Луизианских болот. Ну и я, само собой.

Аккуратно порасспрашивав, я наконец установил, что мой друг имел в виду. Джейк решил, что раз уж я нахожусь во Франции, то должен попросить грант у Министерства иностранных дел.

— Грант на что? — уточнил я.

— На пози.

С этим словом у меня трудностей не возникло. С первого дня нашей встречи Джейк долбил о пози — извращенное произношение французского слова, обозначающего поэзию. Он давно уже творил серию од о сексе с женщинами разных национальностей, живущими в Париже. Одной из наименее удачных была, на мой взгляд, та, которая начиналась словами: «Я у девушки из Киркука[43]спросил однажды…»

Последнее время Джейк занимался свободным переводом Бодлера на то, что он достаточно вольно именовал английским языком. Это было очередным его шагом в борьбе за то, чтобы лишить американцев блаженного незнания французской поэзии.

— В данный момент я создаю сайт в Интернете, чтобы помещать строчки пози для моих школьников, — сказал он.

— Твоих учеников?

— Да. И всех каджунов. А после я хочу устроить Каджунский фестиваль пози. И нам нужен фин.

— Финн? Из Финляндии?