Книга В шкуре льва - Майкл Ондатже

— Да, а ты была пианисткой.

— Да, пианисткой, музыкальной интерлюдией, дневным романсом.

— Он первый трахнул меня в задницу.

Потрясенный Патрик неподвижно лежал рядом с ней в полуденном свете дня. Он не мог говорить о своем прошлом так спокойно, как она. Не любил вспоминать о любовных отношениях и старался о них не думать. Он мог открыть правду о своем прошлом, только отвечая на конкретный вопрос. Обычно его выручала привычка к неопределенности.

Внутри его была стена, за которую никто не мог проникнуть. Даже Клара, считавшая, что это его испортило. Крошечный камешек, проглоченный много лет тому назад, рос вместе с ним, и он носил его с собой, потому что был не в силах от него избавиться. Причины, по которым он прятал этот камень, возможно, уже давно исчезли сами собой… Патрик и его ничтожный камешек, проникший в него в неподходящее время его жизни. Тогда этот камешек страха был крошечным. В семь или двенадцать лет Патрик мог бы с легкостью от него избавиться, просто выплюнуть его и идти вперед, забыв о нем на следующем перекрестке.

Вот как мы устроены.

— У тебя есть друзья, Патрик?

— Нет. Только ты.

— Завтра приедет Элис.

— И нам придется уехать.

— Нет, мы можем остаться. Она тебе понравится. Но потом я оставлю тебя.

— Ради Эмброуза.

— Да, ради Эмброуза. И ты не должен следовать за мной.

— Мне трудно будет тебя забыть.

— Не беспокойся, Патрик. Люди взаимозаменяемы. Одни приходят на смену другим.

Интересно, не захотелось ли ему поначалу украсть ее не потому, что она была Кларой, а потому что она принадлежала врагу? Но теперь важна была она сама. Дочь мастера со швейной фабрики Уиллера, которая вселилась в него, как дух, подчинив себе его внутреннюю природу. Она была любовницей Эмброуза Смолла, была вовлечена в неторопливый, осмотрительный круг богатых. И вероятно, выучила хитрые правила, которые усваиваешь вместе с их дарами.

Она расхохоталась, волосы у нее на висках еще не высохли после близости. Внезапно он почувствовал, что тоже покрылся влагой. Обнимая ее, он все еще не понимал, кто она такая.

~~~

После полуночи Клара подходит сзади к своей подруге Элис, снимает шаль с ее плеч и повязывает себе на голову. Патрик пристально смотрит на Клару — на ее фигуру, блики света на ее лице, короткие волосы. Следуй за мной, могла бы она сказать, и он превратился бы в одну из Гадаринских свиней.[3]

— Я не рассказывала тебе, — Клара смеется, — как я помогала отцу брить собак? Это чистая правда. Мой отец любил охотиться. У него было четыре гончих, имен у них не было — они так часто исчезали, что мы употребляли номера. Летом охотники воруют друг у друга собак, и мой отец всегда опасался кражи. Тогда мы поехали к самому плохому парикмахеру в Парисе и попросили его остричь собак. Его всегда это очень оскорбляло, хотя других дел у него почти не было.

Я сидела в парикмахерском кресле и держала на коленях собаку, пока ее стригли, а потом мы отправились домой с голыми собаками. Дома мой отец взял безопасную бритву и чисто выбрил им грудную клетку. Потом мы помыли их из шланга и оставили сохнуть на солнце. После ланча отец аккуратно написал тремя разными цветами на их боках «ДИККЕНС 1», «ДИККЕНС 2» и «ДИККЕНС 3». Мне было позволено написать имя последней собаки. Нам пришлось держать их, пока краска не высохнет как следует. Я написала «ДИККЕНС 4».

Это было мое любимое время. Весь день мы говорили о том, в чем я ничего не смыслила. О растениях, вкусе вина. Отец ясно объяснил мне, откуда берутся дети. Я думала, надо взять арбузное семечко, положить между двумя кусочками хлеба и щедро запить водой. Я думала, мои родители так и общаются между собой, когда остаются одни. Мы разговаривали и с собаками, которых, кажется, смущало, что они стали такими тощими и голыми. Порой мне казалось, что у меня просто четверо детей. Чудесные времена. Потом отец умер от удара, когда мне было шестнадцать. Пропади все пропадом.

— Да, — произносит Патрик, — мой отец тоже… Мой отец был волшебником. Бревна у него вылетали прямо из воды.

— И что с ним случилось?

— Он погиб, устанавливая заряды в шахте, где добывали полевой шпат. Компания хотела проникнуть слишком глубоко, и над ним обрушилась порода. Не из-за взрыва.

Просто его завалило. Он погребен в полевом шпате. Я даже толком не знаю, что это такое. Он применяется везде — при изготовлении фарфора, керамики, в инкрустированных столешницах, даже в искусственных зубах. Там я его потерял.

— За праведных отцов, — провозглашает Элис, поднимая стакан.

Беседа снова возвращается к детству, но подруга Клары Элис выхватывает только детали настоящего, чтобы их отпраздновать. Кажется, что у нее нет прошлого, нет предков, как у тех изваяний с замотанными головами, которые символизируют неоткрытые реки.

Всю ночь, пока они говорят, на небе и в полях собирается летняя гроза. Патрика ошеломляет ночная кухня с этими двумя актрисами. Клара и Элис изображают разных людей, передразнивают их манеру говорить, не замечая, как летит время. Патрик неожиданно для себя играет роль аудитории. Они показывают, как мужчины курят. Обсуждают, как женщины смеются, — хрипло, печально, подобострастно. Он в комнате, наполненной разным смехом, переводит взгляд с Клары, живой, сексуальной, даже когда она потягивается, на бледную, сдержанную Элис. «Мой бледнолицый друг», — называет ее Клара.

В три ночи вдали грохочет гром. Патрик безуспешно борется со сном. Он говорит «спокойной ночи» и уходит на диван, закрыв дверь на кухню.

Женщины продолжают говорить и смеяться, вдали сверкает вспышка молнии. Приблизительно через час они говорят друг другу: «Давай узнаем его тайны».

В темноте деревенского дома Клара с Элис приближаются к постели Патрика. В руках у них свечи и большой рулон бумаги. Они перешептываются. Откидывают зеленое одеяло с его лица. Этого достаточно. Свечи ставят на прямую спинку стула. Отрезав кусок бумаги портновскими ножницами, женщины прикрепляют его булавками к полу. Они начинают рисовать, старательно и быстро, словно копируя секретный чертеж в чужой стране. Их занятие столь же незаконно. Они подкрались к спящему мужчине, чтобы глубокой ночью нарисовать его портрет и посмотреть, какие тайны он им откроет.

Патрик спит, и некоторое время они работают вместе над листом бумаги, который время от времени рвется под карандашом. Они часто проделывали этот трюк друг с другом, рисовали портрет души — из головы сочится пурпур или желтизна, аура ревности и желания. Под одеялом очертания его тела размыты, и они рисуют то, что им известно или о чем они могут догадаться. Стоя на коленях на полу, они рисуют цветными карандашами, их волосы поблескивают в сиянии свеч. Гнев, честность, заблуждения. Одна из них идет дорогой озарения, другая следует за ней, дополняет фразу, придаст уверенность жесту.