Книга Мечты на мертвом языке - Грейс Пейли

В этот самый миг мрачная тень Рикардо зависла над ней, ткнула ее пальцем в левый глаз, и всему миру открылось, сколь хрупка ее броня. У нее на щеках можно было хоть рис выращивать – слезы, которые она сдерживала столько часов, брызнули из глаз и полились потоками. Фейт, склонив голову, рыдала о себе и об Аните Франклин.

– Уже уходишь, Фейт? – спросил отец. Он сунул свою такую родную птичью голову в залитую солнечным светом комнату, посмотрел на дочь бледными выпученными глазами. Красавцем его никак не назовешь. Он урод. Фейт не раз благодарила бога эмбрионов и богиню генов, а также всех повелителей нуклеиновой кислоты, что из троих детей ни один на него непохож, даже Чарльз, для которого это было бы без разницы, потому что при таком росте лицо уже не так важно. В них во всех есть что-то тевтонское – как в бабушке, которая считает себя немкой: они светловолосые, с правильными чертами, и у Чарльза внушительный подбородок. Из-за этого подбородка все ждут от Чарльза решительных шагов, и он их предпринимает – умело ставит диагноз, находит единственно верное лечение, за которым следует скорейшее выздоровление. Даже его опытнейшие коллеги часто отправляют своих жен с проблемами ниже живота к Чарльзу. Он прославится еще при жизни. Мистер Дарвин надеется, что он прославится скоро, потому что в этой семье долго не живут.

Так вот, отец Фейт, пучеглазый, с крючковатым бледным носом, заглянув в комнату и попав под атаку послеполуденного солнца, увидел только, что Фейт пошла к шкафу, где висел ее жакет, а ни слез, ни прикушенных губ не разглядел.

– Фейти, если тебе действительно пора, я тебя провожу. Радость моя, я так давно тебя не видел, – сказал он. Ждать ее он отступил в коридор – чтобы не подпасть под магнетическую власть миссис Гегель-Штейн.

Фейт поцеловала мать, и та шепнула ей в мокрое ухо:

– Возьми себя в руки, не будь размазней. Тебе двоих детей поднимать.

Она поцеловала и миссис Гегель-Штейн, потому что ее так воспитали – не обижать никого, особенно тех, кого терпеть не можешь и кто старше.

Фейт с отцом молча прошли светло-зелеными коридорами в холл, где бурлила жизнь: цветущие, хорошо одетые родственники продолжали прибывать – посидеть минут по двадцать со своими уже никчемными стариками. Рядом со справочной шли жаркие споры о судьбах евреев в России. Фейт не обращала ни на что внимания – она, часто дыша, шагала к двери. Старалась идти впереди отца – требовалось время, чтобы согнать с лица тоску.

– Не торопись так, радость моя, – попросил он. – Не беги. Я, конечно, не такой, как эти старые развалины, но я и не мальчик.

Он галантно взял ее под руку.

– Ну, что хорошего? – спросил он. – Впрочем, если новостей нет, это уже неплохо, так ведь?

Привет, Чак! – крикнул он, когда они выходили из ворот, на которых сварщик изобразил витую надпись «Дети Иудеи». – Чак-чак, – сказал отец, крепче сжав ее локоть, – разве это имя для взрослого мужчины?

Она обернулась к нему, широко улыбнулась. Он заслуживал широченной, но на такую она была неспособна.

– Фейт, знаешь, я сочинил стихи и очень хочу их тебе прочитать. Я написал их на идише, но тебе переведу.

Детство проходит

Юность проходит

Проходит и зрелость.

Проходит старость

С чего вы взяли, дочки мои,

Что старость – это нечто иное?

Что скажешь, Фейт? У тебя такая прорва знакомых художников и писателей.

– Что я скажу? Папа… – Она остановилась. – Ты великолепен. Это как псалом Давида, но в японском стиле.

– Считаешь, неплохо получилось?

– Папа, я в восторге. Это великолепно.

– Знаешь… я ведь могу, если тебе правда понравилось, плюнуть на всю эту политику. Я сейчас никак не могу определиться. У меня сейчас переходный период. Фейти, ты только не смейся. Когда-нибудь и с тобой такое случится. Учись на опыте. На моем. Я вот собирался как-то помочь всяким охранникам, лифтерам, они же не хотят оставаться на дне. Да вот боюсь, выберутся оттуда они уже не при моей жизни. Думаю, все это из-за войны. Фейт, что скажешь? Из-за войны евреи стали американцами, а негры заняли место евреев. Ха-ха-ха. Как тебе такое название статьи: «Негры. Наконец наизнанку»?

– Кажется, у кого-то было нечто похожее.

– Точно? Да это просто витает в воздухе. Ты не представляешь, сколько у меня идей! А поделиться толком не с кем. Я очень привык к твоей матери, Фейти, только она стала такая странная. Мы раньше были так близки. Не пойми неправильно, у нас и сейчас отношения хорошие, только вот что странно: она в последнее время предпочитает общество женщин. Обожает общаться с этой психованной, с манией величия, параноидальной миссис Гегель-Штейн. Я ее терпеть не могу. Да ни один мужчина такую терпеть не станет. Однако замуж она каким-то образом вышла. Твоя мать говорит: Сид, ты с ней повежливее, и я с ней повежливее. Я всегда питал слабость к женщинам, но миссис Гегель-Штейн стучит к нам в дверь в девять утра, и до обеда я один как перст. Она просто какая-то колдунья. И нарочно смазывает колеса своего кресла, чтобы подглядывать да подслушивать. Да инвалидные кресла всегда за версту слышно, а ее – нет! Доченька, поверь, что твоя мать в ней нашла – загадка из загадок! Как бы поточнее выразиться? Эту женщину лучшим умам планеты не раскусить. И жизнь она отравить может тоже всей планете.

Они подошли ко входу в подземку.

– Пап, ну, мне пора. Я мальчиков оставила у приятельницы.

Он прикрыл рот рукой. И рассмеялся.

– Ах, совсем я тебя заболтал…

– Да что ты, папа! Я очень люблю с тобой разговаривать, просто мальчиков надо забрать.

– Я знаю, Фейт, каково это, когда дети маленькие и ты связан по рукам и ногам. Мы сколько лет никуда сходить не могли. Я только на собрания выбирался, больше никуда. Никогда не любил без твоей мамы в кино ходить, развлекаться в одиночку. А бебиситтеров в те времена не было. Гениальное изобретение, эти бебиситтеры. Как они появились – так теперь супруги могут оставаться любовниками хоть всю жизнь.

– Ой! – оборвал себя он. – Доченька моя любимая, прости…

Фейт эти его слова застали врасплох: боли она еще и почувствовать не успела, а слезы из глаз хлынули.

– Теперь я понимаю, как все обстоит. Понимаю, как тебе тяжело. Трудно в этом жестоком мире поднимать детей.

– Пап, мне пора.

– Да, конечно, иди.

Она поцеловала его и пошла вниз по лестнице.

– Фейт! – окликнул ее он. – Ты уж приезжай поскорее, если сможешь.

– Ой, папа… – Она, спустившись на четыре ступеньки, обернулась к нему. – Не могу я приехать, пока не стану хоть немного посчастливее.

– Посчастливее! – Он ухватился за перила, попробовал заглянуть ей в глаза. Это трудно – глаза увертливые, знают, как не смотреть туда, куда не хочется. – Фейт, не будь эгоисткой, бери мальчиков и приезжай.