Книга Мальчик, который видел демонов - Кэролин Джесс-Кук

Кому: [e-mail]

От кого: [e-mail]

Отправлено: 08.05.07 в 09:21.

Дорогая Джо-Джо (если позволите)!

Пишу, чтобы попросить вас о встрече и коротком разговоре об одном мальчике, который участвует в Вашей постановке «Гамлета», намеченной к показу в Белфасте в следующем месяце, Алексе Брокколи. Я консультант СОДППЗ[11]в Макнайс-Хаусе и курирую Алекса в свете недавних домашних изменений. Мне хочется побольше узнать о его участии в пьесе и об актерских способностях вообще. Надеюсь, вы выкроите время для нашей встречи.

Искренне Ваша,

Доктор Аня Молокова.

Я щелкнула «Отправить» и вернулась к своим записям. Посмотрела на слово «шизофрения» и вздохнула. Я стала крайне непопулярна в определенных кругах из-за детей, которым ставила диагноз «юношеская шизофрения», прилипавший к ним, как наклейка-смайлик от дантиста. Как получилось, что такие дети вдруг полезли, как грибы? Этот укоряющий вопрос задавали мне обычно на конференциях. Откуда столь резкое увеличение случаев заболевания? Все потому, что дети, начиная с трех лет, действительно выказывают все симптомы шизофрении: путаница между реальностью и фантазией, резкая смена настроения, насилие, паранойя и необычные чувственные ощущения, или дело в таких докторах, как я, которые пытаются подогнать под симптомы болезни, например, поведение мечтательного ребенка или просто некую фазу детства?

Со мной причина понятна: если ты проводишь восемнадцать лет с матерью-шизофреничкой, а потом двенадцать лет пытаешься помочь дочери-шизофреничке, у которых болезнь не диагностировали, а потому и не лечили должным образом, ты, конечно же, стремишься поставить точный диагноз, даже если это ужасная психическая болезнь, разрушающая семьи, словно мощная бомба.

Мой компьютер пикнул: пришло электронное письмо. Отправила его Джо-Джо Кеннингс.

Кому: [e-mail]

От кого: [e-mail]

Отправлено: 08.05.07 в 09:25.

Нет проблем: репетиция в БОТ начинается в четыре часа. Мы сможем поговорить до нее, это подойдет?

Джо-Джо.

Я заглянула в ежедневник, сразу послала согласие на встречу, спросила только, означает ли БОТ Большой оперный театр. Ответ пришел незамедлительно.

Кому: [e-mail]

От кого: [e-mail]

Отправлено: 08.05.07 в 09:27.

Да, это Оперный театр. До встречи.

Джо-Джо.

Я читала вполглаза, не вникая в суть, потому что мелодичный сигнал, сообщающий о прибытии электронного письма, задел внутреннюю струну, и эхо от ее звучания умчалось в прошлое. Проклятие музыкального слуха. Четыре года назад эта же нота «си» звучала в моей квартире в Морнингсайде, где моя дочь играла на кабинетном рояле.

Мысленным взором я увидела черноволосую Поппи, склонившуюся над коричневой крышкой нашего кабинетного рояля, наигрывающую какую-то придуманную ею мелодию. Играть на рояле научила ее я, продолжая семейную традицию. «Ты не Молокова, если не умеешь играть», – говорила моя мама. Но треньканье Поппи – увы, на большее она сподобиться не могла – принесло нечто более важное. Оно чудесным образом успокаивало девочку, позволяло ей растратить энергию, которая в противном случае вылилась бы в агрессию, и надолго сконцентрировать внимание. И она любила музыку.

– Попробуй более высокую ноту, – говорю я ей, и она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.

– Спасибо, мама.

Я вижу ее лицо – в форме сердечка, как у моей мамы, с маленькими темными глазами, от китайских предков по линии отца, и высоким, интеллектуальным лбом, она прикрывает его густой челкой. Даже в двенадцать лет чувствуется, что душа у нее старше: душа, отягощенная обостренным восприятием действительности.

Семью месяцами раньше Поппи начала проходить интенсивный курс лечения ЮШ – юношеской шизофрении, – включающий пребывание в стационаре. Дочь ненавидела меня за это. Но, к моему облегчению, после возвращения из клиники появились явные признаки улучшения ее состояния. Впервые за многие годы я узнала, каково это, иметь нормального ребенка: ребенка, который говорит мне, что любит меня.

Однако тревога остается: я смотрю на нее, стоя у дальней стены гостиной, прежде чем уйти и наполнить ей ванну, оглядываю комнату в поисках острых, бьющихся или легко воспламеняемых предметов. Поппи замирает, от ноты «си» переходит к ноте «до», и начинает сочинять новую мелодию.

Слышу, что теперь она и подпевает. Убедившись, что дочь спокойна и всем довольна, я направляюсь через кухню в ванную, плотно закрываю за собой дверь и включаю воду.

Наполняющая ванну вода заглушает треньканье кабинетного рояля, и на мгновение я задаюсь вопросом: а не вернуться ли мне в гостиную, чтобы проверить, все ли в порядке. «У нее все хорошо, – думаю я. – Пусть играет». Я помню отпуск, который мы провели в Париже, когда разговор зашел о том, чтобы нанять Поппи настоящего учителя музыки. Я пыталась учить ее сама, но обычно все заканчивалось смехом.

Я роюсь в настенном шкафчике в поисках пены для ванн, и тут теплая волна прокатывается по коже, захлестывает сердце, легкие, подсказывая: что-то не так. Что-то не так. Я оглядываю полки шкафчика: ни таблеток, ни острых предметов. «Все нормально», – думаю я и тут же ругаю себя за то, что позволяю эмоциям брать верх над здравомыслием. Это основа моей врачебной подготовки и важный элемент успеха в лечении Поппи: доверять науке, а не чувствам.

Но ощущение надвигающейся беды усиливается, и интуиция подсказывает, что я должна вернуться в гостиную и проверить, как там Поппи. Я поворачиваю краны, закрываю воду. Смотрю на себя в зеркальце шкафчика, хмурюсь шраму на щеке, который отвратительно розовый, не успевший побелеть от времени. Его еще не скроешь косметикой. Ветерок с улицы бросает волосы на лицо, холодит губы. Я наклоняюсь и закрываю окно.

Окно.

Ранее в этот день солнце нанесло редкий визит в Эдинбург во всем своем великолепии, заполнив парк на улице Принцев[12]мужчинами в рубашках с короткими рукавами и женщинами в солнцезащитных очках. Оно заставило меня открыть окно в гостиной и впустить в дом прохладный воздух. Разумеется, предохранительная защелка не позволяла окну распахнуться. И Поппи пошла на поправку, заверил меня ее лечащий врач. Лечение приносило плоды.