Книга Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

При больнице — не менее чудный по архитектуре больничный храм во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Они, благотворители, оговорили единственное условие — при совершении литургии в большой церкви должно быть «поминаемо о здравии учредителей больницы братьев Петра, Александра и Василия и об упокоении их родителей Алексея и Наталии».

В тот счастливый для Бахрушиных год внук основателя династии Алексей, еще не знавший о том, кем ему предстоит стать в этой жизни и какая страсть заберет всего его целиком, сделав выдающимся театральным деятелем и создателем первого в России частного литературно-театрального музея собственного имени, стоял рядом с отцом, держа в руке гимназическую фуражку и, как завороженный, вслушивался в пение церковного хора. Стоял он и думал о том, что хочет во всем быть похожим на отца, что все молодые силы его, которые он не станет распылять на пустое, должны направляться им на то лишь, чтобы делать добро, отдавать людям большее, себе же оставляя меньшее. Но зато трудиться, не покладая рук, он будет отныне так, чтобы этого «меньшего» тоже было с избытком. Так учил его отец. По таким законам жили все они, Бахрушины, меценаты и благотворители, промышленники и благодетели, русские купцы с татарскими корнями.

К тому моменту ему оставалось всего ничего до окончания мужской гимназии Франца Ивановича Креймана, и вся жизнь его была впереди. Через год с небольшим он станет директором семейного Товарищества — так, по согласию с обоими братьями, обещал ему отец. Он будет трудиться на благо процветания семейного дела. И, конечно, он никогда не забудет ни больных и нищих, ни немощных стариков, обделенных жизненным счастьем, ни недоедающих студентов — никого из тех, о ком неустанно помнил отец и вся его большая семья.

Александр Алексеевич незаметно подошел сзади и положил руку сыну на плечо. Сказал еле слышно, чтоб не помешать литургии.

— Что, Алешенька, никак о смерти задумался? Или все же больше о жизни? — Он нежно потрепал его по голове и улыбнулся своим же словам. — Отойдем, сынок? А то мы с тобой людям воспрепятствуем.

Они протиснулись через скопище собравшихся гостей и отдалились ближе к стене храма, обогнув напольный подсвечник и чуть не дойдя до бокового придела.

Алексей удивленно посмотрел на отца и спросил полушепотом:

— Папа, а отчего ты вдруг про смерть заговорил? Тем более в такой день, когда всем радоваться надо, что теперь будут новые спасенные и живые. И это благодаря нам, Бахрушиным. Ты это не всерьез, наверно?

— Да нет, я как раз вполне серьезно, — не согласился Александр Алексеевич и сделался задумчивым. — Знаешь, решил просить твоего совета, мне это только сейчас в голову пришло, если честно, пока шло освященье.

— Что пришло? — Алексей с интересом устремил на отца взгляд. — Это ты снова о смерти, что ли?

Отец кивнул.

— О ней, сынок. А еще больше о памяти. Нашей, общей семейной. Хочу просить городскую власть разрешения соорудить фамильный склеп. Саркофаг. При этом храме. Для всех Бахрушиных, для нас. Прах отца нашего туда перенесем, Алексея Федоровича, деда твоего. И мамин. Ну а дальше… — он улыбнулся, — дальше то, о чем я подумал, а ты не согласился.

— Это ты снова о смерти, отец?

— Так или иначе, Алешенька, бедными, богатыми, добрыми, злыми ли, прощенными иль нет, все в землю уйдем, рано или поздно. Но только, думаю я, коль чья-то из наших душа сделается неприкаянной, то пускай она держится общей обители, семейной. Так ей легче будет, подле нас. Что думаешь, сын?

Алексей помолчал. Потом, все еще раздумывая над словами отца, выговорил:

— Наверное, ты прав. Бахрушины заслужили того, чтобы покоиться под храмом, раз уж они его сотворили. А дядья согласятся?

— За это не переживай, милый. До сей поры не было среди нас еще несогласия ни в чем. И в этом не станет. Сегодня же с Петром потолкую и с Василием…

Завершалась торжественная литургия, шло освящение больницы. Новый храм сверкал куполами, которые, вобрав в себя свет этого солнечного дня, словно отбрасывали его обратно, еще больше озаряя своим отраженным сиянием бирюзовый воздух небес.

Тут же, не потерявшись в заботах, была почти вся купеческая Москва. Ожидали члена государственного совета, князя Долгорукова. Был день 18 мая, и выдался он на удивление добрым и погожим, какими бывают те дни, когда само небо, признательное людям за милость к другим людям, благодарит их чудесной погодой.

Экипаж московского генерал-губернатора прибыл, когда торжественный обряд подходил к концу. Гостей уже поджидали столы, они расположились между въездными воротами на территорию новой больницы и сооруженным специально для такого случая легким уличным павильоном. Внезапно подавальщики, выстроенные в линейку в ожидании начала банкета, и вся прочая обслуга, нарядно разодетая в одинаковые белые кафтаны, пошитые к торжеству, вытянулись и замерли, увидав, как в ворота чугунной ограды въезжает губернаторский экипаж, запряженный отборной конной четверкой. Экипаж миновал ворота, малость прокатил по двору и встал, не докатив до павильона. Управляющий кинулся к закрытой карете, угодливо распахнул дверку, склонился в глубоком поклоне.

— Ваше высокопревосходительство, все так ждали вас, так ждали! Счастлив лицезреть прибытье. Осмелюсь помочь, если прикажете? — Опасливо глянув на генеральского адъютанта, он предложил генерал-губернатору руку.

Князь кивнул и в ответ молча протянул вперед обе ноги. Привычным манером перехватив князя под мышки, адъютант, соблюдая вежливую осторожность, подхватил старика сзади, помог приподнять тело, чуть не наполовину утопающее мягкой частью в сиденье синего сафьяна, и первым выскочил из кареты. Отведя руку управляющего, подал князю свою. Тот, кряхтя и чертыхаясь, выбрался наружу, огляделся.

— Ну что, — кривовато улыбнулся он и вяло одернул кафтан своего торжественного мундира с золотым шитьем, — и где тут наши герои? Отчего ж они отца города не встречают, как положено? Зазнались, может? — Он беззлобно усмехнулся и одобрительно покачал головой. — Хотя сегодня можно им. Ишь вон, какую богадельню отгрохали, коек на двести, мне докладывали? И врачей лучших переманили, слыхал, слыхал. Остроумов-то наш, Алексей Александрович, тоже здесь теперь, молва ходит? Чем же его Бахрушины ваши купили, уж не деньгами ли?

Управляющий быстро-быстро закивал головой, не переставая принимать подобострастной улыбкой каждое генеральское слово, и отреагировал невпопад:

— Так я и говорю, уж как ждали, как ждали вас, ваше сиятельство, Владимир Андреевич, просто до невозможности. Ну а после не дождались и на освященье ушли, настоятель просил, что все у них там готово, мол, к обряду, народ собрался и регент нервничает. С Богоявленского прибыли, большой хор, полный состав, с оперного, говорят, даже есть там нынче, попечители специально под событие наше просили, чтоб все было по высшему разряду. Они уж расстарались, братья, невесть как, сами после глянете, ваше высокопревосходительство. Такое дело подняли, такое дело — никто не обидится потом, веки вечные помнить станут с этого дня. — Тут же, пробуя переключить губернаторское внимание на приятное, польстил мимоходом. — А ведь какой знатный экипаж у вас, ваше высокопревосходительство! Глядели мы на него все, как подъезжаете, так просто глаз не отведешь, ну будто ж с картины прямо, ну чистый Версаль королевский, не меньше.