Книга Дети Ванюхина - Григорий Ряжский

За десять лет их брака эта ночь была одной из самых памятных и счастливых. Это они уже потом сказали друг другу, через два месяца, когда у Ирки исчезли месячные и она пошла лечить простудные причины, а вернулась на Пироговку полноценно беременной женщиной. Так, по крайней мере, ей об этом сообщила гинекологиня, с удивлением восстановив в памяти историю бывшей пациентки.

Самуил Аронович, узнав невероятную новость, ничего не сказал, лицо его сделалось каменным. Он развернулся на месте и, как космонавт, находящийся в полной невесомости, медленными плавными толчками поплыл в направлении Сариной спальни. Дверь за собой он притворил плотно, но сделал это, сохранив в движениях рук и тела ту же полуобморочную пластику.

Обратно вышел не скоро, но зато вполне сдержанно и по-деловому — нормальным пожилым еврейским дедушкой будущего внука. При этом на лице осталось все, что невозможно было укрыть от близких: чувство победы, справедливость жизни, собственную состоятельность, гордость за всех евреев — носителей этой необычайно красивой французской фамилии, и многое другое по списку. Какому Богу молился за кулисами убежденный атеист Лурье, можно только было гадать. Точно на этот вопрос ответить не взялся бы сам председатель Ленинского райисполкома. Но зато последним номером в стариковском списке угадывался довольно удачный брак сына и, невзирая на это обстоятельство, Самуил Аронович наличие такой крайности тоже теперь скрывать от своей семьи не собирался…

Ровно через месяц после сделанного Нине презента из ангорского мохера Шурка приехал в Мамонтовку, как обещал. На этот раз он поразил домашних щедростью и шиком. Щедрость касалась набора продуктов из «секретного» буфета при военно-космическом производстве приборов оборонного радиуса действия. А шик относился к новенькой «шестерке» бело-серого цвета. При покупке Ванюха сомневался, какую брать, очень хотелось густую охру, но подумал, будет слишком заметна, лучше цвет взять по-грязней, чтобы в толпе не выделяться. При его нынешних делах, которые за последнее время пошли в гору, лучше иметь комфорт внутри, чем снаружи.

Учитель Дима при расчетах только языком прицокивал, поражаясь, откуда чего взялось у бывшего ученика из провинции. Да, честно говоря, учеником в полном смысле слова теперь ему считать Ванюху и не пристало. Что касалось карате, где все продолжалось с неистощимой регулярностью, поклонами, выкриками по-японски и ловкой манипуляцией философиями иноземных единоборств, то там он все еще неприкасаемо состоял в сен-сеях по факту видимого преимущества. В делах же, куда сам привлек юного убийцу церковного сторожа, видимое до поры до времени преимущество его постепенно, но неуклонно таяло, приводя финальные ситуации по деньгам все чаще и чаще к равным результатам. Это, конечно, если он все про Ванюху знал доподлинно, про все его другие дела, без него которые. В последний раз, когда они «мамку» шестнадцатого века, вывезенную Ванюхой из Ярославля, сдали антикварному купцу, немцу из бывших наших, и срубили по семерику на брата, он заметил, что партнер в радости своей был чуть более сдержан, чем обычно. С учетом обратного логического построения сен-сей сделал вывод, что в Ярославле тот принял доску сильно ниже, чем объявил, и это его впервые насторожило. Но с другой стороны, может, это из-за новой тачки так было, а не из-за партнерского кидняка?

Так или иначе, в поселок Шурка заявился на новых колесах и в отличном настроении.

— Три девицы под окном пряли пряжу вечерком! — заявил он с порога и стал вываливать съестной дефицит на стол. Милочка, обнаружив гостя, вновь потянула к нему ручки и пошла навстречу, довольно уже уверенными шажками. Нинка вмиг испарилась прихорашиваться, а Полина Ивановна, увидав состав припасов, охнула и присела на стул. Одним словом, добавлять к столу на четырехлетие дедовой погибели ничего, кроме Нинкиных картофельных пирожков, не пришлось, и через тридцать минут Шурка разливал женщинам по первому бокалу вина.

В дверь осторожно постучали, когда они уже выпили в память Михея и Шурка разломил первый Нинкин пирожок. Полина пошла открывать — на пороге стоял Петька Лысаков, Лысый. Он стоял и молча смотрел на застолье во главе с бывшим другом Ванюхой. Мать засуетилась:

— Петенька, Петенька, вот хорошо, что зашел-то. У нас сегодня годовщина смерти Нининого дедушки, помнишь его, деда Ивана, ну, Михея? И Шурка здесь, тоже приехал. И девочки все дома. Заходи, заходи, я тебя сто лет не видала…

Лысый помялся, но заходить не стал.

— Я, теть Поль, в другой раз как-нибудь, — не поднимая глаз, ответил он. — У вас тут свое, семейное. Я так… мимо просто шел, дай, думаю, вас проведаю, узнаю кто как. — Он быстрым движением, едва уловимым, поднял глаза и так же быстро опустил. Однако успел заметить, что глава застолья никак на его визит не отреагировал. Тогда Лысый развернулся и выскочил во двор, а там, не обернувшись, спешным шагом двинул от Ванюхиных в сторону школы.

— И часто он так заходит к нам, когда мимо идет? — ни единым намеком не выражая отношения к происшедшему, спокойно спросил Ванюха.

— В том году как-то заходил, — припомнила Нина, — про тебя интересовался, что ты, мол, и как, где устроился в городе, в каких войсках служил.

Шурка налил еще по одной и, подумав, сказал:

— Если придет снова, гоните его отсюда. Он мне всегда плохой друг был, я только потом про это узнал, уже после школы.

— Да ему и некогда заходить-то, — миролюбиво отреагировала Полина Ивановна, — он же теперь в пожарке служит, в Пушкине, то ли старшиной по-ихнему, то ли ученье на звание проходит, типа этого. После армии как устроился туда, так и служит, на пожары с бригадой выезжает. Он там теперь все больше, не здесь…

— Ну, вот и пусть гасит пожары, а не по гостям шляется, — закрыл тему Ванюха, а сам подумал: «На Нинку, что ли, глаз положил?…»

А в целом посидели хорошо, немного выпили, поели по-городскому и дедушку добрым словом вспомнили. А наутро была суббота, Шурка уезжал и уговорил мать отпустить с ним Нину: пусть в городе погуляет, сходит куда-нибудь — что она все дома да дома, в деревне этой. И от сестренки своей пусть отдохнет, от Милочки. А места где остановиться полно — у него квартира съемная, большая, на две комнаты, разместится там с городскими удобствами. В общем, нормальный уик-энд проведет и на машине новой прокатится.

Полина Ивановна, что такое уик-энд не поняла, но переспрашивать не стала, сердцем чуяла, что отпустить надо, что если кому и гостить у сына, так это Ниночке ее, дочке, а не кому-то, неизвестно кому. И потом, если чему судьба, то пускай лучше так, по-человечески, по-родному почти, разве что — не по-кровному. И слава Богу, что не по-кровному…

Пока они добирались до московской квартиры, Ванюха прикидывал, какую тактику Нинкиного охмурения будет правильней принять. Может, он и не решился бы осуществить намеченное именно в этот день — все-таки дата смерти, — но подстегнуло появление в их доме Лысого.

«Точно, Нинку уведет, — снова подумал он тогда, на годовщине, перед тем как пригласить ее в город, — а там разоткровенничается и вспоминать начнет чего не надо. Он же слабый… — ему вспомнилось, как Петюха начал пускать розовые пузыри изо рта после первого кияки-дзуки в рот, на счет „ить“, — расколется рано или поздно. Надо, чтоб дорогу к Нинке забыл навсегда…»