Книга Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

Когда Фрэнку пришла пора возвращаться на фронт, он чувствовал себя еще хуже, чем когда уходил туда первый раз. Ему невыносимо было оставить Нелл и Лилиан.

У Лилиан и Нелл нашлось чем себя занять после отъезда Фрэнка. Они много работали и еще вынуждены были сосуществовать с Рейчел, — впрочем, страх перед цеппелинами был еще хуже Рейчел. Девушки купили в универсальном магазине Лика и Торпа темно-синего холста для окон и фанатично соблюдали правила затемнения, особенно после того, как бедная Минни Хейвис попала под суд за оставленный свет. Том регулярно навещал их, но редко брал с собой молодую жену, Мейбл. Лилиан говорила, что Мейбл — сырая лепешка, но Нелл она нравилась. Кто-то спросил у девушек, не косит ли их брат от фронта, и они возмутились, но Нелл втайне думала, что со стороны Тома это не очень храбро — получить освобождение от армии таким образом. «Неужели недостаточно, что одного брата могут убить?!» — воскликнула Лилиан, а Нелл швырнула в нее подушкой, потому что Альберта никогда, ни за что не могли убить, а говорить такие вещи — значит накликать несчастье. Том помог сестрам повесить на окна холст для затемнения, но осмеял их за то, что они боялись цеппелинов. Впрочем, после того, как ему оторвало кисть, он поверил, что цеппелины опасны. Сестры ходили в больницу его навещать, но по крайней мере теперь его никто не мог обвинить, что он отсиживается в тылу, с такой-то рукой. Нелл как раз собиралась написать Альберту об этой истории, как он вдруг неожиданно для всех обнаружился у дверей — пришел на побывку. Рейчел только буркнула: «Лишний рот кормить», но, конечно, она никогда не любила Альберта.

Увидев Альберта, сестры были совершенно уверены, что он вырос, — ни одна не помнила его таким высоким. Вокруг глаз у него были тонкие морщинки, и он бы проспал все время отпуска, если бы ему позволили. Когда его спрашивали о войне, он отшучивался и ничего толком не говорил. Сестры словно не могли насытиться Альбертом, они бы проводили с ним каждую минуту, просто глядя на него, — так были рады, что он дома. Раньше Альберт всегда заботился о них, а теперь они хотели заботиться о нем, висли у него на шее и гладили по голове, словно он был младенцем, а не большим взрослым старшим братом. Когда Альберту пришла пора возвращаться на фронт, они махали ему вслед на вокзале, а потом простояли на перроне еще минут десять, глядя на пустые рельсы. Пока они там стояли, им казалось, что они еще не совсем расстались с братом, и только через силу они смогли сдвинуться с места и вернуться домой, где Рейчел сказала: «Ну что, уехал он, свет ваших очей?»

* * *

Фрэнк решил, что Джека доконал шум. Артобстрел продолжался без передышки три дня и три ночи, и Джек становился все молчаливей, хотя и не сошел с ума, как некоторые солдаты, — просто замкнулся в себе. Как ни странно, Фрэнка шум не очень беспокоил — Фрэнк думал, это потому, что он привык к постоянному уханью гаубиц, но он просто оглох на правое ухо.

На самом деле его беспокоил не шум, а смерть — точнее, то, как он должен умереть. В том, что умрет, он не сомневался — ведь он воюет уже два года и шансы теперь не в его пользу. Чтобы хоть как-то выносить происходящее вокруг, Фрэнк начал молиться. Уже не о том, чтобы остаться в живых, а только о том, чтобы вовремя увидеть идущую к нему смерть. Он боялся умереть внезапно и желал хотя бы заметить летящий к нему снаряд, чтобы успеть приготовиться. Или предвидеть каким-то непостижимым образом снайперскую пулю, которая вышибет ему мозги — неожиданно для тела. «И пожалуйста, Господи, — просил он, — сделай так, чтобы это был не газ». Всего лишь неделю назад целый батальон в параллельном окопе — «батальон друзей» с фабрики в Ноттингеме — накрыла низко идущая волна газа, накатилась бесшумно, солдаты не успели и понять, что происходит. Теперь они все безмолвно захлебывались, утопая на суше, на койках в госпитале.

В ночь перед атакой никто не мог спать. В четыре часа утра, когда уже светало, Фрэнк и Джек привалились к брустверу из мешков с песком, и Фрэнк скрутил сигареты для себя и друга и еще одну для Альфа Симмондса, который стоял на часах — точнее, укрылся, сжавшись, на стрелковой ступени у них над головой. Джек затянулся скудной самокруткой и, не глядя на Фрэнка, сказал:

— Я не пойду.

— Куда ты не пойдешь? — не понял Фрэнк, и Джек засмеялся и указал в сторону ничьей земли:

— Туда, конечно. Туда не пойду.

Альф Симмондс тоже засмеялся и сказал:

— Еще бы!

Он решил, что Джек шутит, но Фрэнк-то понял, что это никакая не шутка, и ему стало тошно.

Все было тихо, пока не прозвучал приказ. Пушки смолкли, никто уже не смеялся, не шутил — все безмолвно ждали. Фрэнк смотрел, как по синему небу над головой идут облака, маленькие белые клочки, они плыли над ничьей землей, как над самой обыкновенной местностью, а ведь это — место, где он скоро умрет. Новый лейтенант был зеленым, как трава, которая тут уже давно не росла, и на лбу у него проступал пот — большими каплями, словно дождь. В первый раз им попался такой нервный лейтенант. И такой вредный. Фрэнк подозревал, что до этого лейтенанта скоро доберется снайпер, причем даже не обязательно вражеский. Рядовые все еще жалели о Малькольме Иннес-Уорде, который прокомандовал ими полгода, пока пуля снайпера не попала ему в глаз. Он помогал тащить раненого с ничьей земли, и его снял снайпер. Рядового, который ему помогал, тоже убили, а раненый потом все равно умер от газовой гангрены, так что все оказалось напрасно.

Джек хорошо ладил с Малькольмом Иннес-Уордом; они провели много часов в его офицерской землянке, болтая о политике и о жизни, и Джек особо тяжело перенес смерть лейтенанта. Иннес-Уорд и шум — вот что доконало Джека, решил Фрэнк.

Когда раздался приказ идти в атаку, это было скорее облегчением, и все полезли по лестницам через бруствер, пока в окопе не осталось только трое — Фрэнк, Джек и новый лейтенант. Фрэнк сам не знал, почему остался, — он лишь задержался на минуту, хотел удостовериться, что Джек все же пойдет, — но тут новый лейтенант начал на них орать, размахивать револьвером, угрожать, что пристрелит их, и Джек очень-очень тихо сказал: «Офицеры обычно поднимают солдат в атаку собственным примером, сэр», и не успел Фрэнк сообразить, что происходит, как на них уже смотрело дуло винтовки «ли-энфильд». «Не надо, сэр, мы уже идем», — сказал Джек и практически перетащил Фрэнка через бруствер, и не успели они оказаться наверху, как Джек заорал: «Беги!» — и Фрэнк побежал, потому что теперь больше боялся пули в спину из лейтенантовой винтовки, чем вражеского снаряда.

Фрэнк старался не терять Джека из виду — он был почему-то уверен, что рядом с другом у него больше шансов выжить. Он впивался взглядом в полковой значок на спине мундира и обрывок материи, привязанный на ремни снаряжения — аккуратно, как лента в девичьих волосах, — но Джек почти сразу исчез, и Фрэнк обнаружил, что наступает один в чем-то похожем на стену тумана (это был дым от больших пушек, которые опять начали стрельбу). Туман никак не кончался, но Фрэнк шел и шел, хотя не видел ни одного солдата, ни Джека, ни кого другого, живого или мертвого.

Фрэнк далеко не сразу понял, что случилось. Его убили — наверно, тогда, когда он потерял Джека из виду. Скорее всего, его снял снайпер. И теперь он не участвует в наступлении на фронте, а странствует в аду, и именно так выглядит ад для Фрэнка — он осужден вечно идти по ничьей земле в сторону окопов противника.