Книга Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

Шторы на небольших мансардных окошках моей спальни были прежде желтыми с красно-оранжевыми кружевами по кромке. Теперь они из набивной ткани в стиле «Туаль де Жуи», с пастушками и дамами на качелях – носочки оттянуты, ленты на шляпках развеваются. Когда их сменили? Кто-нибудь спрашивал у меня разрешения или одобрения?

Снизу доносится дребезжание стекла во входной двери, когда мой отец сначала открывает, а потом закрывает ее за собой.

Я раскидываю руки на одеяле, чувствуя ладонями тепло смеси хлопка с синтетикой и неровности изношенных пружин под тонким матрацем. Встаю, расстегиваю «молнию» на сумке, чтобы достать зубную пасту, щетку, расческу и папку с рукописью Суниля Ранджана. Мне доставляет удовольствие видеть ее на столике у кровати. Я начинаю ощущать себя другим человеком. Если угодно, специалистом, с чьим мнением кое-кому придется считаться.

Когда я спускаюсь вниз, мама все еще возится в кухне, а отец ходит вокруг обеденного стола с кувшином воды, наполняя расставленные на нем высокие стаканы. Увидев меня, он ставит кувшин в сторону, чтобы поздороваться и поцеловать. Я рассказываю ему о своих впечатлениях от поездки из Лондона сюда («Ты уже видел новый хозяйственный магазин «Би энд Кью», который открыли на окраине Тьюфорда?»), когда с легким предупреждающим восклицанием входит мама, неся перед собой прозрачное блюдо с жареным фаршем и картошкой, и заставляет нас расступиться. Нам с отцом приходится встать по углам, чтобы дать ей пройти к столу.

– Надеюсь, вы успели как следует проголодаться, – говорит она.

Блюдо она устанавливает на металлический треножник, под ним лежит пробковая прокладка, потом скатерть, а еще ниже – клеенка. В общем, защита такая, будто мы собираемся есть за антикварным георгианским столом из махагона, а не за дешевой деревяшкой из «Формики».

Едят в доме моих родителей долго и помногу. Кроме основного блюда, всегда присутствуют многочисленные закуски и десерты, и прибывают они по команде одна за другой. Паузу сделать нельзя. Тебе поочередно протягивают тарелки то с обернутыми в фольгу шоколадками, то с полосками чеддера, то с желтыми ломтиками дыни, то с солеными орешками, то с печеньем, покрытым сверху джемом, то с кубиками сыра с плесенью. А за этим непременно следует жестянка с пропитанными ликером венскими бисквитами. Ужин превращается в бесконечное уничтожение все новых и новых блюд. Приготовление пищи, процесс ее потребления и последующая уборка со стола занимают все время, которое мы могли бы использовать с большей пользой. К примеру, заняться тем, что делают нормальные семьи, когда собираются вместе: отправиться на прогулку, сыграть в «монополию» или в «города», поговорить не только о дорожных пробках и прогнозе погоды.

Впрочем, иногда моя матушка все же невольно сталкивается с жестокими реалиями внешнего мира: забастовки, перебои с бензином, снежные бури, резкий рост цен на пшеницу. Любой подобный катаклизм вызывает ее панические звонки с настоятельными рекомендациями, чтобы я немедленно создала запас провизии, прежде чем из супермаркетов сметут хлеб и молоко. У нее самой в гараже стоит гигантская морозильная камера, ее содержимое поможет продержаться по меньшей мере несколько недель апокалипсиса, причем меню конца света включает замороженных цыплят «по-королевски», говядину с оливками, цыганские пироги и прочее, тщательно помеченное и сложенное в металлические контейнеры, какие обычно используют для своего товара торговцы мороженым.

В Лондон мои родители приезжают только в тех случаях, когда избежать этого нельзя. И хотя обычно они останавливаются у Эстер, в доме которой в Майда-Вейл есть настоящая гостевая комната, раз в сто лет им приходится провести ночь на моей раскладной софе. Разумеется, подобные визиты становятся для матушки чрезвычайным испытанием, и ей приходится прикладывать неимоверные усилия, делая вид, будто она чувствует себя вполне комфортно там, где на самом деле видит вокруг себя лишь вражескую территорию. «Выглядит соблазнительно», – бормочет она, когда я ставлю перед ней тарелку с ризотто. Или: «Мне буквально половинку», – если я начинаю крошить ей в салат авокадо. Однажды после одного из моих ужинов я неожиданно вошла в комнату, и бедной маме пришлось быстро отвернуться. Разговаривать она не могла, потому что ее рот был забит поедаемыми бисквитами.

Обертки от шоколада и яблочные огрызки, которые я неизменно нахожу в корзине для мусора после их отъезда, всегда служат мне немым укором.

И вот мы сидим и едим, сидим и едим. Кулинарные изыски моей матери порой приводят в замешательство. Она воображает себя идеальной домохозяйкой, но к готовке относится скорее как тюремный повар, для которого его работа – разновидность наказания, и это хорошо чувствуется. Вот и творожный пирог в исполнении мамы примерно из той же серии.

– Фрэнсис говорит, что в Лондоне очень шумно, – по-своему интерпретирует мама для отца мои слова.

Папа многозначительно поднимает вилку и сообщает, что Стюарт Пирсон на прошлой неделе ездил в Лондон навестить Клэр и внуков.

– Клэр ведь живет недалеко от тебя? – спрашивает мама. – Ты с ней видишься?

Насколько мне известно, Клэр живет в Эктоне, а я с трудом представляю, где это. Мы с Клэр не были подругами, даже когда вместе ходили в первый класс школы, а теперь она стала директором по маркетингу в фирме «Юнилевер», обзавелась мужем, двумя детьми, и нам практически не о чем с ней говорить, встречаясь раз в год на новогодней вечеринке у Пирсонов.

– Кажется, я видела, как на прошлой неделе она входила в «Селфриджес», – на ходу сочиняю я. – Но мы находились так далеко друг от друга, что я не совсем уверена, она ли это была.

Я прокладываю вилкой дорожку в картофельном пюре на своей тарелке, чтобы подливка стекла с вершины вниз, как делала еще ребенком, не зная, что не вся еда имеет такой же вкус.

– А с Эстер и Чарли ты встречалась в последнее время? – спрашивает отец.

Я отвечаю, что сидела с их детьми пару недель назад, и некоторое время мы обсуждаем Тоби и Руфуса. Вообще-то мне нравятся мои племянники, но только если не приходится проводить с ними слишком много времени и слишком часто. Чересчур тесное общение никому из нас не на пользу, и к тому же у меня вызывают серьезные сомнения педагогические приемы, к каким прибегает Эстер. Однако опыт подсказывает, что родители не желают об этом знать. Папа и мама склонны обсуждать слегка идеализированные образы своих внуков, нежели двух шумных и вечно чумазых малышей. Это становится особенно очевидным, когда мы все собираемся здесь или дома у Эстер в канун Рождества.

Порой у меня зарождаются подозрения, что семья нужна моей матери для того, чтобы ей было о чем поболтать с миссис Такер, когда они случайно сталкиваются нос к носу в супермаркете «Теско». Она и сейчас не очень внимательно слушает мой рассказ о Тоби и Руфусе. Впрочем, мама никогда не была хорошей слушательницей. Чужие слова она неизменно использует лишь как подсказку темы, на которую готова много говорить сама. Стоит мне упомянуть об увлечении Тоби конструкторами «Плэймобил», и мама сразу перебивает меня, рассказывая, как однажды мы с Эстер построили себе домик из вешалки для сушки белья и всех чистых полотенец, найденных в шкафу. Эту милую историю я уже слышала миллион раз. Интересно, насколько в сознании мамы связаны тот ребенок, которым я была когда-то, и я нынешняя, взрослая женщина? Ведь обычно ее рассказы о моем детстве звучат так, словно все происходило в основном с ней самой, а я имела к событиям лишь отдаленное отношение.