Книга Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес

– Если кофе не горяч, виноваты клиенты. Каждую секунду звонок.

– А ты еще жалуешься! – упрекнул Рей.

– Как мне не жаловаться, Леандро? Я всего лишь прошу горяченького кофе.

Дверь приоткрылась, женский голос спросил:

– Можно войти?

Пако подошел к двери посмотреть, кто там.

– Это Туна, – сказал он. – Как поживаешь?

– Как дела? – спросил хозяин.

– Наконец-то явилась, – сказал Рей, украдкой глянув на часы.

У девушки кожа была с медным оттенком, волосы черные, жесткие, лоб низкий, маленькие колючие глаза, выдающиеся скулы, платье на ней было новое, но скромное. Видно было, что она простужена.

– Чашечку кофе, Туна? – спросил хозяин. – Пако постарается и принесет горячий.

– Спасибо, у меня нет времени.

– Нет времени? – с тревогой спросил Рей.

– Ты-то не беспокойся. Я просто говорю, что лишнего времени нет.

Видаль приподнялся со стула; так как их не познакомили, он поздоровался с ней, слегка поклонившись.

– Ладно, если угодно, пойдемте, – предложил хозяин.

Туна достала из сумочки бумажный носовой платок, аккуратно его развернула и звучно высморкалась. Видаль заметил, что она мокрую бумажку зажала в руке и что ногти у нее покрыты темно-красным лаком. Кто она? Посредница? Непохоже.

– Мы идем за тобой, – сказал Рей.

Видаль замыкал шествие. Коридор с номерами – бесконечный ряд дверей болотно-зеленого цвета – выходил к навесу, справа от которого тянулась отгороженная стоянка для автомашин. Хозяин взялся за ручку первой двери.

– Нет, нет, дон Хесус, там занято! – предупредил Пако.

– Номера все одинаковые, – заявил хозяин и отворил вторую дверь.

Туна и Рей вошли, хозяин пригласил зайти Вида-ля, а сам удалился, закрыв дверь. В комнате была широкая кровать с двумя ночными столиками, два стула, большие зеркала. «Я попал в западню», – сказал себе Видаль, но сразу сообразил, что эта мысль нелепа. До каких же пор он, человек уже пожилой, будет в душе ребенком? Хуже того – робким ребенком? Скорее всего, так будет во всех непредвиденных ситуациях и до конца его дней… Тут он заметил, что Рей нежно целует девушке руки.

– Или ты будешь вести себя хорошо, или я уйду, – пригрозила Туна. – Я же тебе сказала, что не могу терять времени.

– Буду паинькой, – покорно сказал Рей.

Он указал Видалю на стул, а сам сел на край кровати. Сидя в позе воспитанного мальчика, он казался очень крупным, очень толстым.

Видаль рассеянно читал надписи на стене: «Адриана и Мартин», «Рубен и Селия», «На память о сердце энтрерианца», «Пилар и Рубен».

У Туны был отчаянный насморк. Она то и дело опорожняла нос, доставая из сумочки бумажные платочки, и складывала использованные кучкой на свободном стуле.

– Если ты боишься простудиться… – заботливо сказал Рей.

– Если бы мне было вредно раздеваться, – заверила его Туна, – я бы уже давно схватила туберкулез.

Раздеваясь, она аккуратно складывала одежду и вешала ее на спинку стула. Потом, голая, прошлась по комнате, с неожиданной робостью сделала несколько танцевальных движений, экстатически вскинула руки, покружилась. Видаль отметил, что кожа у нее между грудями и у лобка была сероватая и возле пупка темнело черное родимое пятно. Девушка подошла к Рею, чтобы он ее поцеловал. Потом заговорила. Видаль с удивлением понял, что она обращается к нему.

– Ты тоже ничего не будешь делать? – спросила Туна.

– Нет, нет, спасибо, – поторопился он с ответом.

В этот миг он почувствовал, что им овладевает досада, даже злость. Рей, похохатывая, подбадривал:

– Меня можешь не стесняться… Для Туны это пара пустяков.

Наверно, он хотел показать свою власть здесь. Видаль уже готов был сухо возразить, как вдруг девушка грустным тоном сказала ему:

– Если ты ничего не будешь делать, прошу тебя взять на память.

Она достала из сумки еще один бумажный платочек, прижала его к губам и под отпечатавшимися пятнами неуклюже написала губной помадой: «От Негритянки».

– Спасибо, – сказал Видаль.

– Тебя называют Негритянкой? – спросил Рей с тревогой. – А мне ты не говорила, что тебя называют Негритянкой.

Женщина оделась, попросила ей заплатить и пустилась с Реем в ожесточенный спор о цене. Видаль вспомнил, что Рей называл момент вручения денег «моментом истины». Прощаясь, Туна и Рей уже были

настроены вполне дружелюбно. Они поцеловали друг друга в щеку – ну прямо племянница с дядюшкой!

Когда мужчины остались одни, Рей поделился впечатлениями:

– А девчушка-то недурна. У меня есть и другие, вроде нее, целая куча, все время по телефону общаемся… Сказать, как я ее обнаружил? В разделе «Домашняя обслуга» в одном из объявлений так расхваливали ее приятную наружность, что это привлекло мое внимание. Девушки неплохие, да все они связаны с бандой головорезов, тут надо поосторожней.

Они простились с хозяином и вышли на улицу. Видаль невесть почему почувствовал жалость к своему другу. Хотелось с ним поговорить, чтобы не подумал, будто Видаль сердится, но на ум ничего не приходило, и они молча прошли изрядное расстояние. Когда оказались возле дома, который сносили, Видаль заметил:

– Как быстро его разрушают!

– У нас только разрушать и умеют быстро, – отозвался Рей.

Видаль смотрел на развалины. Теперь оставалась всего одна стена с истрепанными непогодой обоями – видимо, стена спальни, на ней виднелся темный квадрат, там, вероятно, висела картина, и еще сохранились интимные детали уборной. У булочной он вспомнил, как вчера вечером избавился от Рея, и, словно достаточно прецедента, чтобы установилась привычка, Видаль без долгих слов сказал:

– Меня ждут. До свиданья.

И поспешно пошел домой. Обернувшись, он увидел ту же картину, что накануне, – мясистое лицо Рея с приоткрытым ртом.

11

Как животное, стремящееся в свое логово, он желал поскорей оказаться дома, но с удивлением обнаружил, что встревожен, и решил немного успокоить нервы, прежде чем закрыться у себя в комнате на ночь. Он говорил себе, что в его годы человек уже столько испытал, что эпизод вроде того, что был в отеле, не должен слишком волновать. И все же Видаль сравнил его со снами, в которых видишь себя в положении вроде бы не угрожающем и не опасном, однако чувствуешь себя угнетенным необъяснимой аурой, исходящей от грезящихся образов. В этот момент, Бог знает по какой ассоциации, возникло воспоминание о собаке в родительском доме, когда он был ребенком, – о бедном Стороже, который после долгой службы, полной самоотвержения, постоянства и достоинства, стал уже в старости неприлично и бесполезно бегать за окрестными суками. И мальчик, вероятно впервые в жизни, испытал разочарование. Дружба с собакой перестала быть тем, чем была раньше, но, когда Сторожа не стало, мальчик изведал два новых для него состояния души: угрызения совести и безутешное горе.