Книга Слишком поздно - Алан Александр Милн

— Вот он, замок! — хором воскликнули Барри с Кеном. — Разве не славный?

Замок представлял собой серую каменную башню. И впрямь славный.

— А почему мы не можем войти? — спросил я.

— Можем, но мы ведь решили, что войдем завтра.

— Ладно, — согласился я.

Тогда, переглянувшись с Барри, Кен сказал:

— Я проголодался, а ты, Алан?

Нашел о чем спрашивать! Я всегда был голоден.

— Видишь дом? Давай постучимся и попросим у них молока.

— Постучимся? (А разве так можно?)

— Я не боюсь, — заявил Барри. — А ты, Кен?

Кен, к моему удивлению, тоже не боялся.

— Хорошо, — не стал я упрямиться.

Мы постучались. (Ну и дураки эти двое.) Дверь открылась.

— А вот и вы, мои хорошие, — сказала Дэвис. — Прямо к завтраку.

Никому не удавалось подшутить надо мной удачнее. На следующий день, в воскресенье, мы все отправились в «замок». Не забывайте, мне было только шесть.

К первому сентября Кену уже исполнилось восемь. Среди подарков оказались игрушечный лук и стрелы, но если Кен надеялся, что поставит яблоко мне на голову и я стану стоять смирно, то он просчитался. Я успевал сгрызть яблоко, не дожидаясь, пока брат отойдет на расстояние выстрела. Поэтому мы просто палили вверх и вскоре остались без стрел.

Кену вообще не везло с подарками — его день рождения приходился на лето, и все подарки для активных игр на свежем воздухе мы делили на двоих.

В 1892 году на школьных соревнованиях он пришел к финишу вторым в беге на полмили (190 ярдов) и выиграл фляжку для виски. По дороге домой я, вертя фляжку в руках, случайно выронил ее — и Кен остался без фляжки. Взамен я предложил ему барометр-анероид (первый приз на тех же соревнованиях), но Кен не взял. Невозможно владеть барометром единолично — он и так был столько же мой, сколько и его. Позднее, когда Барри продал мой велосипед за фунт и отдал выручку Кену, справедливость была восстановлена. Мы никогда не дулись друг на друга по пустякам.

Наш дом стоял по соседству с «Кожаной флягой», ныне гостиницей «Пиквик». Мы согласились с папой, что перемена названия не пошла ей на пользу. В церкви напротив гостиницы мы впервые увидели стихарь и до конца службы не могли отвести от него глаз. Почти все время мы проводили вместе с Би в парке Кобема и чаще всего забирались на высокое деревянное сооружение, носившее название «Воронье гнездо», откуда открывался восхитительный вид на Медвей и Темзу.

Однажды лорд Дарнли привел друзей им полюбоваться и, заметив, что наверху нет места, через викария передал папе письмо: он не возражает против нашего присутствия, если время от времени мы будем позволять подняться ему самому, и выражает надежду, что мы не намерены свить наверху гнездо. Мы были смущены своим промахом, а дядя, который был там с нами и полдня купался в пруду Кобем-Вудс, недолго думая укатил в Париж на Всемирную выставку. Впрочем, я до сих пор не уверен, что толкнуло его на этот шаг: чувство вины или желание приобщиться к достижениям современной цивилизации.

Сомневаюсь, что мы с Кеном обрели вкус к долгим пешим прогулкам до Лимпсфилда (1890 год), но однажды утром — Кену только что исполнилось восемь, мне шесть — мы вышли из дому и дошли до окраин Грейвсенда. Там нас охватил страх: вдруг отряд вербовщиков выскочит из-за угла и нас заберут матросами на торговое судно? На обратном пути мы сбивчиво обсуждали предстоящий завтрак, скрывая друг от друга испуг. С тех пор мы ничего уже не боялись. Вдвоем нам сам черт был не страшен.

2

Почему-то мне кажется, что то лето в Севеноуксе выдалось неудачным. Возможно потому, что Севеноукс нельзя назвать деревенской глушью. Мы играли в Ноул-парке (хотя больше не осмеливались занимать лучшую спальню в усадьбе) и в меловых карьерах Дантон-Грин. Наконец, там мы обрели Брауни. Этот дар небес наверняка вытеснил из моей памяти все плохое, однако я хорошо помню Пензхерст-Плейс.

В Пензхерст-Плейс родился Филипп Сидни. Написав эту фразу, я испытал желание проверить себя, ибо слишком часто людям приписывают места рождения, к которым они не имеют никакого отношения. Заглянув в «Жизнь Филиппа Сидни», я обнаружил на первой странице запись, сделанную папиным почерком: «Алан А. Милн, гимнастика, категория до четырнадцати лет».

Я уже рассказывал об этом, но совершенно забыл и про сам приз, и про то, что он сохранился. Странным образом это обстоятельство заставляет меня (и, хочется верить, читателя) надеяться, что моя автобиография заслуживает большего доверия, чем множество подобных книг. Как бы то ни было, в 1889 году я мало смыслил в гимнастике, и мы не так уж много знали про Филиппа Сидни, за исключением истории про стакан воды[6]. Потому не слишком удивились бы, если взрослые, пообещав показать его дом, отвезли бы нас в дом Гектора или Хереварда Будителя.

В Пензхерст-Плейс нас представили выпускнику Хенли-Хаус Альфреду Хармсворту. Именно он в 1881 году основал «Школьный журнал Хенли-Хаус», а впоследствии — газету «Ответы». В следующий раз я встретил его в 1903 году, и он был уже сэром Альфредом, хозяином «Дейли мейл» и концерна «Амальгамейтед пресс», а я именовал себя начинающим писателем.

Мое самое яркое воспоминание об Альфреде Хармсворте связано с едой. Мы обедали в Пензхерст-Плейс, и по какой-то причине взрослые решили от нас избавиться, отправив в деревню купить сладостей. Хармсворт щедрой рукой — словно собственноручно торговал «Ответами» на углу — рассыпал по нашим карманам полные пригоршни мелочи — поступок, убедивший нас окончательно и бесповоротно, что мы имеем дело с миллионером, каковым он и стал в будущем.

— Неужели он так богат? — спрашивали мы друг у друга.

— А ты думал!

3

Пришло время представить Кена в качестве семейного хроникера. Дело происходило в Лимпсфилде в 1890 году, Кену исполнилось десять, мне — восемь с половиной. Кен написал для школьного журнала статью «Как я провел выходные», я озаглавил свою «Трехдневный пеший поход», но по сравнению со статьей Кена моя писанина выглядит детским лепетом.

С тех пор прошло сорок семь лет, однако я не уверен, что из миллиона слов, которые сочинил, я найду для описания нашей прогулки более точные, чем его. Перед вами вклад Кена в эту книгу:

«Спустя несколько дней мы с Аланом отправились на прогулку. Вышли около половины одиннадцатого. Стоял славный жаркий день. По дороге до Годстоун-черч (три мили с четвертью) ничего не происходило. Мы спросили стакан воды и, освежившись, продолжили путь. Тут начались наши приключения. Пройдя еще немного, мы узнали у помощника пекаря, как добраться до деревни Тэндридж, до которой было примерно четыре мили. Он сказал: «Идите вперед по дороге, пока не увидите господский дом, там есть перелаз через изгородь. Пересечете поле, обогнете пруд, перейдете мост, углубитесь в лес — и окажетесь прямо на главной улице деревни». Мы запомнили его слова, но, когда добрались до господского дома, то свернули и пошли по дорожкам парка. Вскоре мы поняли, где находимся, и перелезли через изгородь, за которой оказались три восхитительных пруда. Какой-то джентльмен удил там рыбу. Решив, что теперь нет смысла следовать советам помощника пекаря, мы спросили у джентльмена дорогу на Тэндридж. Мы выслушали его ответ, но не запомнили и решили, что сами найдем дорогу, потому что нам больше не у кого ее спросить. Мы прошли через поле, засеянное хмелем, а после — через картофельное поле. Там мы снова спросили работника, как добраться до Тэндриджа. Нам повезло: дорога в деревню шла по прямой. В Тэндридже стояла невыносимая жара, поэтому мы сняли пиджаки и закатали рукава рубашек. Некоторое время мы бродили по деревне, пока не вышли на Годстоунскую дорогу. Отсюда мы легко могли добраться до дома, но, поскольку еще не устали, решили вернуться кружным путем. На указателе мы прочли, что дорога ведет в Лимсфилд, только в обход. Однако на часах был час пополудни, и мы заспешили домой, куда и прибыли в два. Мне очень понравилась прогулка, а всего мы прошли около двенадцати миль».