Книга История Хэйкэ - Эйдзи Есикава

Невнятно пробормотав что-то, Ватару исчез. Киёмори также собрался уходить. Он прокладывал себе дорогу в толпе по направлению к главному павильону. Глаза Ясуко, как удочка пойманную рыбу, притягивали его все ближе и ближе. И когда он оказался рядом, ее глаза спросили: «Пришел наконец?»

Продвигаясь в сторону матери, Киёмори чувствовал к ней одну лишь ненависть. Гнев и неприязнь были в адресованном ей взгляде, пока он приближался к павильону, в котором она сидела. Но когда Киёмори заметил вокруг себя множество женщин, он вдруг почувствовал неловкость и робость, и красные волны хлынули на его щеки и крупные уши.

– Какой ты забавный ребенок! – рассмеялась Ясуко, наблюдавшая растерянность сына. – С чего такая робость? Разве я, в конце концов, не твоя мать? Подойди-ка сюда.

В ее голосе слышался тот язык любви, которым лишь мать умеет пользоваться. Но вовсе не мать заставила его покраснеть. Для него она была не женщиной, а воплощением красоты – красоты, которую он ненавидел, но уже ценил выше всего остального. Чувствуя, будто преодолевает невидимый барьер, Киёмори подошел к ней ближе. Стоять рядом с матерью – в этом нет ничего странного или неестественного, подумал он, но его взгляд рассеянно блуждал вокруг, словно искал убежища от повернутых к нему глаз.

Ясуко заметила его смущение и быстро заключила, что причиной была Рурико. Украдкой она бросила взгляды на обоих и, повернувшись к Рурико, шепнула:

– Это мой сын, Хэйта Киёмори, о котором я однажды рассказывала. – Затем она сказала Киёмори: – Когда тебе было три или четыре года, ты навещал семью Накамикадо, в которой сейчас живет Рурико.

Несмотря на все усилия Ясуко, Киёмори не мог почувствовать себя непринужденно и стоял, будто набрав в рот воды. Колотившееся сердце заставило его покраснеть еще сильнее. Заметив это, Рурико также стала пунцовой. Ее ресницы трепетали, веки смыкались, как от слепящего света, а с губ сорвался невольно внятный вздох.

Пока Киёмори стоял рядом с матерью (прекрасной и лживой), к нему снова пришло уже знакомое тошнотворное ощущение. Его так и подмывало еще раз ее спросить, чей он сын – императора или беспутного монаха? Кто его настоящий отец? Невыносимое горе, вызванное ее распущенностью, подгоняло его на поиски ответа. Теперь она ему казалась грязнее, чем продажные женщины всех «веселых кварталов» столицы.

В эпоху весьма свободных отношений между полами Киёмори понимал, что ждал от матери целомудрия, не имея на то никаких оснований. Однако как ее ребенок, ее сын, он хотел верить, что из всех женщин она была чистейшей и благороднейшей, символом самой любви. С тех младенческих лет, когда Хэйта сосал ее грудь, он видел перед собой идеал – свою мать; за годы детства и отрочества этот образ не изменился, и лишь после разоблачения Морито она превратилась в грязный кусок плоти. Взбунтовавшийся Киёмори чувствовал ее нечистоту своей собственной; прежде он был счастлив от мысли, что в его венах бежит кровь Тадамори из дома Хэйкэ и целомудренной матери, но теперь чувствовал лишь отвращение к самому себе.

В ту ночь, когда Киёмори встретил Морито и услышал о прошлом матери, придя в бешенство и отчаяние, он швырнул свою молодость и невинность шлюхе. За неуважением к матери последовало неуважение к себе самому. Он испытывал отвращение к своей плоти и своей крови; единственным человеком, не дававшим ему ступить на путь порока и разрушения, стал Тадамори, Косоглазый, который не был ему родным отцом, но чью любовь и терпение он не мог себе позволить отвергнуть. Одна лишь любовь Тадамори заставила Киёмори поклясться стать достойным сыном и держать под замком непокорные страсти.

Встречи с матерью оказалось достаточно, чтобы Киёмори забыл о своих твердых намерениях. Неужели эта буйная кровь оказалась единственным, что он получил от нее?

Ясуко была разочарована и раздражена. В Киёмори не чувствовалось даже признака смягчения к ней. Она ожидала увидеть своего сына в слезах. Ее также сердили его безразличие к Рурико и напускная поглощенность происходившим вокруг.

– Хэйта, ну что ты так стесняешься? Боишься, что Тадамори узнает о нашей встрече? – наконец спросила она.

– Да, мой отец здесь, и я боюсь, он нас увидит.

– Какое это имеет значение? Хотя я разошлась с Тадамори, но ты ведь по-прежнему мой сын, так? Я знаю, как тебе и твоим братьям одиноко и скверно без меня.

– Нет! – незамедлительно возразил Киёмори. – Мои братья, лошади в конюшне и все-все-все здоровы и счастливы. Никто и никогда не вспоминает о тебе!

Ясуко поспешно рассмеялась, пытаясь скрыть изменившееся выражение лица, и по непонятной Киёмори причине схватила его руку и крепко сжала.

– А ты – неужели никогда не хотел меня увидеть?

Киёмори пытался вырвать руку.

– Пусти. Отец сюда смотрит. Он нас видит. Мне надо идти!

– Хэйта! – воскликнула Ясуко, подарив ему лукавую улыбку. – Тадамори тебе не отец, а я – твоя настоящая мать. Откуда в тебе такое пристрастие к нему? Ты должен навещать меня, Хэйта, мне часто так нужно просто взглянуть на тебя. Вот и Рурико составит тебе приятную компанию.

Киёмори снова попытался вырвать руку, уверенный, что теперь-то уж отец точно их видел.

За суматохой толпы, за пылью, клубившейся над дорожками, солнце тускнело, отмечая конец скачек и всего этого долгого дня. Император и экс-император в сопровождении свиты вышли из своего павильона и направились к святилищу, где под звуки священной музыки монахи совершали прославляющие обряды. Затем все общество снова вернулось в павильон, чтобы поднять тост за победителей и посмотреть церемонию поздравления наездников правителями.

Официальное награждение проходило осенью на придворном празднике, когда победители получали свои призы – золотой песок, куски шелка и редкие благовония. На продолжавшемся всю ночь празднике воины и придворные пили как равные, поглощая реки сакэ. Победитель и побежденный вместе пели и танцевали. Победа являлась началом поражения, а поражение – началом победы. Такова природа закона – вечное вращение «Колеса жизни» буддизма. Для раскрасневшихся от сакэ придворных жизнь была удовольствием, а удовольствие – жизнью. Что есть победа, что – поражение? Разве не процветал дом Фудзивара уже триста лет, и разве успех не принадлежал многим их поколениям?

День скачек на реке Камо был лишь промежуточным эпизодом в долгой погоне за удовольствиями. Над вишневыми деревьями, их густой листвой поднималась луна. Карета императора и экипаж прежнего императора катились прочь от поля для скачек, за ними следовали экипажи придворных и сановников.

Поздней ночью Тадамори вышел из дворца. Он пребывал в приподнятом настроении, так как прежний император провел весь день очень хорошо. Обычно своего хозяина встречал Мокуносукэ, приводивший его лошадь, но на этот раз Тадамори обнаружил у Ведомства стражи ожидавшего его Киёмори.

– А где Мокуносукэ? – спросил Тадамори.

– Он был здесь, но я сказал, что дождусь тебя, и отправил его домой, – ответил Киёмори.