Книга Королева мести - Джоан Швейгарт

Внезапно взгляд Эдеко стал тяжелым.

— Сговорились? — закончил он за меня.

Эдеко вырвал свиток у меня из рук и стал быстро его сворачивать. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда я схватила его за плечо.

— Я всего лишь беспокоюсь о тебе, — взмолилась я.

— Ты думаешь, Аттила, ни разу не усомнившись в моей преданности, сочтет меня способным на подобное? На сговор с тобой, женщиной из гаутов?

— Нет, я так не думаю. Я только представила, как это может выглядеть со стороны…

— Хватит! — крикнул он.

Его крик словно застыл в воздухе. Я сняла руку с плеча Эдеко и молча смотрела на покрывавшие его шею легкие завитки волос, чей цвет так походил на цвет моих собственных.

Момент был упущен. Теперь я слышала только, как охранник ездил взад-вперед перед моей хижиной. Мне подумалось, что, может, мне стоило попросить у Эдеко прощения и принять свиток, потому что я желала этого всем сердцем. Но не успела я решить, надо ли так поступать, как Эдеко снова повернулся ко мне, и в следующее мгновение я оказалась в его объятиях. Как же я была поражена, когда поняла, что глаза мои наполнены слезами. Он крепко прижимал меня к себе, касаясь губами моей шеи, и я ощутила волну давно забытого чувства.

И тут же перед моим взором предстали лица чех, кого я любила, моих родных. Я видела их так ясно, будто они находились прямо передо мной.

Я была ошеломлена и потрясена тем, какую страсть пробудило во мне объятие моего врага.

Эдеко заговорил, но в оглушительном хороводе собственных мыслей и чувств я не слышала его. Когда лица любимых растаяли, я попросила Эдеко повторить то, что он сказал. Он отстранился.

— Я сказал… Ильдико, умей я писать, начертал бы в свитке то, что отказывается произносить мой язык.

Он выпустил меня из объятий прежде, чем я успела ответить. На лице Эдеко я заметила то же выражение полуиспуга, которое видела у его сына, когда тот выглянул из-за холма. Эдеко коснулся пальцами моей шеи, задержав их под подбородком. Затем резко убрал руку, сжав пальцы в кулак, и вышел в ночь.

Сабаудия

4

Мы находились в Сабаудии почти целый год, когда туда прибыли франки. Они стали нашими первыми гостями за все это время. В Вормсе, до нашествия, к нам приезжало много гостей. Дом моего дядюшки был открыт для многих королей. Но после нападения крепость бургундов превратилась в руины, а мертвых в нашем роду стало настолько больше, чем живых, что у нас недоставало ни сердечных сил, ни крепких рук, чтобы всех похоронить надлежащим образом. И большинство наших гостей, королей и знатных вельмож, отправилось со своими сказаниями и подарками в другое место.

Мы их за это не осуждали. Если бы они поступили иначе, то осознанно сделали бы шаг навстречу смерти. Римляне использовали нас, чтобы преподать урок всем племенам гаутов. Покорив нас, они надеялись держать остальные племена в повиновении. Поэтому, лишь избегая нас, наши братья гауты могли показать римлянам, что жестокий урок усвоен. Если бы римляне сами пришли к нашим стенам, чтобы уничтожить нас, то гауты бросились бы к нам на помощь со своими боевыми топорами и копьями. Но хитрые римляне хорошо это понимали и поэтому заплатили гуннам, а те сделали за них черную работу.

Только франки, Сигмунд, отец Сигурда, и Грипнер, его брат и дядя Сигурда, чья ненависть к римлянам превосходила страх перед гуннами, продолжали навещать нас в Вормсе до тех пор, пока мы не переселились в Сабаудию. После смерти Сигмунда Грипнер приезжал столь же регулярно, привозя с собой Сигурда. Так что мы дружили с Сигурдом с самого детства.

За два года до нашествия гуннов мой дядя Гундахар, видя, что нам нужно гораздо больше земель, чем готовы были отдать жадные римляне, заявил свои права на земли, которые римлянам известны под названием Бельгия.

Аэций, римский генерал, тут же выслал войска. Погибло так много наших людей, что поговаривали, будто бургунды вовсе перестали существовать. Нас было мало даже для племени, не говоря уже о королевстве. Мы и сами могли бы сказать, что бургундов больше нет, если бы у нас нашлись для этого силы. Но, глядя на наших мертвых собратьев, плавающих в своей собственной крови, утыканных стрелами гуннов, мы стали глухи и немы. Довольно долгое время даже простой обмен взглядами был для нас слишком тяжелым.

Тогда многие из нас постоянно спали, как поступают люди, память которых отказывается нести непосильное бремя. Просыпались лишь для того, чтобы выполнить самые необходимые из своих обязанностей. Даже у тех, кто работал пли обедал, лица казались пустыми и лишенными выражения, как у спящих. Я тогда была еще ребенком, однако почти не спала. Я горько оплакивала своих соплеменников, особенно дядюшку, но когда потребность плакать покинула мою душу, я не понимала, почему мой народ продолжал страдать. Войны и смерти неминуемы. Так устроен мир. Но наш мирок застыл, лишился жизни.

Отец, ставший королем после смерти дяди, спал, наверное, больше всех. Он был уже очень стар и просыпался только для того, чтобы поесть. А иногда не делал и этого. Порой его глаза начинали слипаться, а голова опускалась, прямо во время еды. И тот, кто оказывался поблизости, старался быстро убрать тарелку, чтобы отец не упал в нее лицом.

Братья же (все, кроме Гуторма, который тогда еще не появился на свет) спали очень мало. Их так же, как меня, беспокоил глубокий сон, охвативший всех бургундов. Братья были одержимы ненавистью, и все их долгие разговоры, в которых я отказывалась участвовать, сводились к одному: к мести гуннам. По-моему, это такая же пустая трата времени, как и сон. В своих безумных мечтах братья представляли, как они вдвоем отправятся в Паннонию и перережут гуннов одного за другим, пока всех не убьют.

Мать жила, как и все. Во время нашествия гуннов она потеряла отца и четверых братьев, а когда все закончилось, узнала, что беременна, поэтому от женщины в ее состоянии сложно было ожидать чего-либо другого. Просыпаясь днем, она делала вид, что ничего не случилось ни в ее доме, ни за его пределами.

— Посмотрите, как сегодня сияет солнце! — весело кричала она, стоя в дверях сарая. — Послушайте птиц! Ах, как же нам повезло, что у нас есть солнце, птицы и добрые люди, которые доят наших коров и коз и ухаживают за нашими полями! — Потом она просто падала в груду тряпья на земляном полу и, что-то бормоча, снова засыпала.

«Добрыми людьми», о которых она говорила, были не соплеменники, а слуги, которые при первом признаке приближения гуннов разбежались, словно мыши. Но услышав о том, какая судьба нас постигла, они вернулись, умоляя, чтобы им позволили остаться. Большинство из них прожило с нами так долго, что уже не помнило своих родных племен. В сердцах своих, пусть не по крови и силе духа, они тоже стали бургундами. И их боль от утрат была не меньшей, чем наша. Они не позволяли себе спать, как мы, стараясь искупить свою вину усердным трудом и найти в себе душевные силы, чтобы оживить наши души.