Книга Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов

— А вы молодец: первая посадка вторым пилотом — это уже кое-что, — в шутку льстит мне Роберт, когда самолет касается колесами бетонной полосы. Я с трудом разжимаю пальцы, отрываю их от штурвала.

Приехали: Шинданд.

18 ноября 1985 г.

Широченная долина. Бетонные плиты, из которых сложена дорога до Герата, разбиты военной техникой. «Уазик» то взлетает на ухабах, то падает в ямы, перетряхивая пассажиров. Мои попутчики, медсестра и бородатый врач из шиндандского госпиталя, приглашают в гости, рассказывают страшные сказки о взрывах и засадах на этой тряской дороге. Сам город где-то далеко, здесь только пара кишлаков, а все остальное — владения сто пятой гвардейской мотострелковой дивизии. Здесь я пробуду неделю. Перезнакомлюсь со всеми, привыкну к уютному ухоженному городку. К подполковнику Саше Демьяненко и его бушлату, великодушно преподнесенному мне в подарок. Привыкну к прапорщику Сереге, в вагончике у которого мы будем пропадать по вечерам, уничтожая его варенье и рассматривая фотографии соблазнительных барышень на стенах. К забавному сержанту из Москвы, который числится фотографом, но снимать не научится никогда; к Феликсу Рахманову, усатому, гостеприимному, хитрющему мужику по части специальной пропаганды.

Планы мои неожиданно меняются: назавтра звено «вертушек» идет на Чакчаран, где среди гор, отрезанные от мира, стоят два батальона. По земле до них не добраться: только раз в год туда с боями проводят колонну.

— Хотите увидеть настоящий Афганистан? Летите туда, — уговаривает меня Демьяненко.

Что за дурацкая у них в армии привычка всех называть на «вы»? Лечу, конечно.

В шесть утра я был на аэродроме. Командир эскадрильи, желая устроить как лучше, все испортил: вместо боевой машины меня определяют в санитарную, но приходится подчиниться. Около часа мы идем над ущельем в сторону Чакчарана, где-то высоко над нами чертит небо пара истребителей. Они-то и сообщают, что в горах низкая облачность: нам придется вернуться в Шинданд. Делать нечего, вертолетчикам приходится развлекать раздосадованного меня. Ну, а что может предложить солдат необъявленной войны заезжему корреспонденту? Если на земле — попариться в бане. Ну, а в воздухе? Конечно, пострелять. Вертолет ныряет к земле, и я жму на гашетку пулемета — красные трассеры рвут землю безлюдной бесплодной равнины.

* * *

В Шиндандском госпитале Станислав Кудашев, который исполняет обязанности заведующего хирургическим отделением, раздражен моими «неконкретными вопросами» и сухо предлагает начать осмотр с перевязочной. Это было страшно. Кровоточащая культя ноги, ампутированной до половины бедра, — солдату снимали швы. Еще страшнее были его глаза — беспомощные, просящие пощады. И только дрожал его голос:

— Все хорошо. У меня все хорошо, доктор.

В реанимации — солдат без сознания, по виду — совсем мальчишка. Жить, скорее всего, не будет: на языке военно-полевой хирургии это называется «травма, несовместимая с жизнью». Попал под танк. Хирурги собирали его буквально по частям, но гусеница танка перемолола все — от печени до костей.

Я был благодарен Кудашеву. Мне надо было это увидеть. Быть может, впервые за все это время я примерил на себя… Черт, как бы это поточнее сказать? Ну, не «маску смерти», конечно… Нет, все это не про меня, все это не может иметь ко мне никакого отношения.

Со мной пожелал встретиться приехавший из Союза с проверкой пожилой генерал Ширинкин из политорганов Ставки южного направления. Что такое Ставка и где эти самые органы южного направления, я представлял себе слабо. Но разговор и без этого не получился. Обе стороны предпочитали послушать, так что по возрасту и положению говорить пришлось главным образом мне. Генерал одобрительно выслушал рассказы о моих впечатлениях, а потом дал совет: «Шире надо показывать интеллект офицеров, их умение использовать сложную боевую технику». Хотел бы я знать, о какой технике речь, если мне позволено описывать события, в которых принимают участие подразделения не крупнее батальона. Впрочем, моим коллегам из дивизионной газеты и того тяжелее: они только тем и занимаются, что пишут об учебных боях, в которых слово «противник» берется в обязательные кавычки. Хороши «учения»!

Ночью в жарком и душном модуле скрипел зубами, кричал во сне, тревожно ворочался боец. Немолодой подполковник, с которым мы вышли покурить на крыльцо, матерно выругался, туша окурок. Выдохнул в темноту:

— На черта нам все это нужно?

19 ноября 1985 г.

Утром выходит наша колонна. Два бэтээра впереди, за ними три грузовые машины и еще бэтээр в замыкании. Старший колонны, подполковник Кумарин, выстроил водителей, осмотрел их придирчиво.

— Боевая задача: совершить марш до советской границы. Попрошу без разгильдяйства. Пушка первого бэтээра вправо, второго — влево. Дистанция пятьдесят метров во время движения, десять метров на остановках. Вопросы есть? По машинам!

Холодный ветер бьет в лицо, автоматы повешены на открытые дверцы люков, рев движков заполняет мир. «Сел за руль — заступил на пост» — висит плакат у КПП. Это все равно, что граница. До КПП ты словно дома, под охраной своих. За границей поста дорога уходит на север, и по обе стороны от нее — территория «духов». О Герате, который впереди, и говорить нечего. За исключением главной улицы, вдоль которой в светлое время суток выставляют танковые посты, город практически полностью контролируется моджахедами. Правда, после недавней большой операции там стало спокойнее, говорят.

Вдоль трассы от самой границы, а это более двухсот километров, тянутся трубы, и насосные подстанции качают керосин и солярку из Союза для аэродромов в Герате и Шинданде. Бьют трубопровод постоянно и эффективно. При пулевой пробоине в землю уходит до ста литров керосина в минуту. Поэтому и выставлены вдоль всей дороги заставы, расстояние между ними позволяет быстро устранить последствия диверсий. На эти же заставы возложена защита транспортных колонн, которые идут из Кушки на юг Афганистана. Даже не знаю, где тяжелее эта война — в боевых батальонах или на этих вот «точках», разбросанных вдоль трасс.

Землянки, вырытые в каменистом грунте. Сарайчики, сложенные из самодельного глиняного кирпича. Горят «буржуйки»: уже поздняя осень, холодно. К приезду комиссии территория вылизана, по стенам явно напоказ развешаны «боевые листки» с вырезанными из газет статьями о единстве партии и народа. Электричества на таких заставах нет. Питьевой воды, как правило, — тоже, зато на каждой почти «точке» — баня, единственное разрешенное в армии неуставное развлечение. Такое впечатление, что все, что ни есть на заставах, добыто по случаю, стащено, выклянчено. За исключением разве что оружия, рации, железных кроватей в два ряда, заправленных только синими грубошерстными одеялами. Самым старшим на таких заставах — лейтенантам, командирам взводов — как правило, двадцать три. «Я жить-то не умею, не то что воевать», — эти слова из популярной здесь песни как раз про них. Мальчишки, мальчишками и командуют. Горы вокруг, и только. Лысые, чужие горы, да чужие холодные звезды, да шелест керосина по трубам.