Книга Тень Эдгара По - Мэтью Перл

— Я… я, мисс Хэтти, мысленно декламирую одно стихотворение. — Это была почти правда, ибо не далее как утром я перечитывал эти строфы.

— Лучше продекламируйте его вслух, Квентин!

Замечу, что в расстройстве я успел выпить два бокала вина, однако съел отнюдь не достаточно для уравновешивания действия алкоголя. Возможно, поэтому меня не пришлось уговаривать. Собственный голос показался чужим, когда зазвучали первые слова, — я декламировал уверенно, смело, как хороший актер. Чтобы иметь представление о стиле моей декламации, уважаемому читателю желательно, где бы он ни находился, подняться в полный рост и вслух, с подвываниями и пафосом, прочесть следующие строки, причем в процессе воображать оживленное общество за богатым столом — общество, внезапно прекратившее разговоры, как всегда бывает при вторжении самонадеянного оратора.

На пологе алом — жемчужины в ряд,

Рубины в короне — как зимний закат,

И в залу, залитую светом лампад,

Осанны от подданных к трону летят…

Да, было! Осанну царю вострубят —

И эхо в горах отзовется стократ,

Лукавое эхо откроет стократ,

Как любят царя, прославляют и чтят.

Известно: загад не бывает богат.

И вот, когда в замке кричали «Виват!»,

Ущелье, долина, утес, водопад

«Виват» повторяли — как били в набат.

А ныне и самые отзвуки спят

В утробе предательской горных громад,

И в замке, где правит всесильный распад,

Летучие мыши рядами висят…[5]

Поставив последнюю интонационную точку, я почувствовал себя триумфатором. До ушей моих донеслись жидкие хлопки, вызванные чьим-то многозначительным покашливанием. Питер нахмурился в мой адрес; Хэтти достался его сочувственный взгляд. Лишь несколько человек, которые вовсе меня не слушали, но были рады любому развлечению, казалось, оценили мои старания. Хэтти аплодировала дольше всех.

— Никогда еще ни одной девушке в день рождения не читали столь дивных стихов, — с чувством произнесла Хэтти.

Вскоре одна из ее сестер согласилась спеть под аккомпанемент фортепьяно. Я выпил еще вина. Питер, как нахмурился еще во время декламации, так и не поменял выражения лица. Дамы прошли в соседнюю комнату, мужчины достали портсигары, а мрачный Питер увлек меня к массивному камину, подальше от посторонних глаз и ушей.

— Известно ли тебе, Квентин, что Хэтти вообще не хотела отмечать свой день рождения и сдалась уже в последний момент?

— Надеюсь, Питер, это не из-за меня?

— Удивляюсь, как человек, полагающий, будто от него целый мир зависит, не видит в упор людей и обстоятельств, которые действительно имеют к нему отношение! Ты даже не вспомнил о дне рождения Хэтти. Остановись, Квентин. Подумай о словах Соломона: «От лености обвиснет потолок, и когда опустятся руки, то протечет дом»[6].

— Не понимаю твоих намеков, — раздраженно перебил я.

Питер взглянул мне прямо в глаза:

— Все ты понимаешь! Ты не в себе, Квентин. Сначала носился с этими похоронами как курица с яйцом. Теперь катаешься по всему городу на омнибусах, словно бродяга, которому лишь бы погреться…

— Питер, кто тебе сказал?

— Это еще не все, — продолжал Питер. — Оказывается, меня видели неделю назад бегающим по улицам в пальто нараспашку; я гонялся бог весть за кем, точно полицейский. А еще я неоправданно много времени провожу в читальном зале.

— Потом ты придумал какого-то шантажиста, якобы преследующего тебя за чтение стихов. Неужели твои литературные пристрастия — это повод для шантажа? А что тебе понадобилось на старом пресвитерианском кладбище? Ты бродил среди надгробий как какой-нибудь «воскреситель» или лунатик!

— Погоди, Питер, — снова перебил я, ибо самообладание вернулось ко мне. — Откуда тебе известно про кладбище? Разве я сообщал, что был там на днях? — И тут перед моими глазами возник экипаж, уносящийся от кладбищенских ворот. — Питер, ты следил за мной? Как ты мог?

Питер только плечами передернул.

— Да, я за тобой следил, до самого кладбища. Признаюсь в этом. В оправдание себе скажу, что очень волновался за тебя. Хотел убедиться, что ты ни во что не вляпался, — к примеру, не связался с миллеритами[7], которые разгуливают в белых простынях и ждут, что в будущий вторник на землю сойдет Спаситель рода человеческого. Деньги твоего отца не бесконечны, Квентин. Слышал пословицу: богатый бездельник — это бедняк? Боюсь, потакая своим сомнительным пристрастиям, ты промотаешь отцовское наследство. Или какая-нибудь представительница слабого пола — только далеко не такая возвышенная натура, как мисс Блум, — воспользуется твоим состоянием и оберет тебя до нитки. Ибо известно, что при встрече с искусной женщиной сам Улисс не считал зазорным привязать себя к мачте!

— Зачем ты оставил на его могиле цветок? В насмешку надо мной, да, Питер?

— Какой еще цветок? Ты о чем? Я нашел тебя коленопреклоненным на могиле; ты словно молился языческому божеству. Вот и все, что я видел; впрочем, мне хватило. Цветок! Да у меня на такие пустяки времени нет!

Я поверил Питеру; в самом деле, он говорил так, будто никогда не слыхивал о цветах и не видывал их.

— А шантажиста разве не ты подослал? Что молчишь? Не твоя была идея — отвлечь меня от дел, которые не относятся к работе? Отвечай!

— Какой бред! Квентин, ты сам себя слышишь? Так вот, советую прислушаться, пока на тебя смирительную рубашку не надели. Конечно, тебе нужно время на адаптацию к сложившейся ситуации, это всем понятно. Твоя угнетенность духа была вызвана… — Питер на секунду отвернулся. — Но прошло уже полгода. (На самом деле с тех пор, как мои родители упокоились с миром, прошло всего пять месяцев и одна неделя.) Подумай обо всем, — продолжал Питер, — начни думать прямо сейчас, а не то… — Он не закончил фразы, лишь многозначительно наклонил голову. — Ты вызвался на бой с иным миром, Квентин.

— С каким еще иным миром?

— Ты вот думаешь, у нас с тобой сплошные разногласия. А я, между прочим, всячески стараюсь понять твои вкусы. Я, если хочешь знать, даже взялся за рассказы этого твоего По. Целых полрассказа осилил, больше, извини, не смог. Пока я читал, мне казалось… — Питер понизил голос до шепота: — Мне казалось, Господь умер для меня. Так-то, Квентин. А иной мир — это мир книг и писак, что захватывают умы впечатлительных граждан. Но этого мира не существует. Нет, Квентин, ты принадлежишь реальности. Вот твой мир, вот люди твоего сословия — серьезные, трезвомыслящие. Здесь твое место. Твой отец говорил, что бездельник и меланхолик вместе блуждают в пустыне безнравственности.