Книга Искусство войны - Ирина Оловянная

– Сражаешься неважно, – сказал мне лейтенант Дронеро, тренер по кемпо.

Учитывая, что это произошло сразу после пятой по счету победы, я даже не обиделся, только удивился:

– Это почему?

Он взял боккэн.

– Сейчас покажу. Двигайся помедленнее. Раза в два.

Я хмыкнул: тебе это все равно не поможет.

Помогло. Наставил он мне синяков сразу за всех моих предыдущих противников. Их я, между прочим, всерьез не бил, а то бы они костей не собрали.

– Неестественно двигаешься, много думаешь, знаешь слишком много стандартных связок. И во время боя твоя душа находится где угодно, только не на острие твоего меча.

– Это же не настоящий бой, – возразил я.

– Конечно, в настоящем ты бы уже был мертв.

– В настоящем мертв был бы кто угодно, только не я, – заявил я резко.

Дронеро не стал отвечать, а просто повернулся и ушел.

Обиженный, я отправился на край татами и улегся отдохнуть рядом с медитирующим Лео, с ним Дронеро сражался непосредственно перед тем, как взяться за меня, и очень его хвалил.

– Что из сказанного им правда? – спросил я.

– Всё, – кратко ответил Лео.

Я отвернулся и сжал зубы: мало мне только что досталось, так еще лучший друг такое говорит. «А ты не спрашивай, если не хочешь услышать правду», – заявил противный внутренний голос.

– Не обижайся, – продолжил Лео. – Ты очень быстро думаешь, поэтому успеваешь это делать. А всё, что ты делаешь, ты делаешь так, как тебе показали. А показывал человек другого роста, веса и с другой манерой двигаться.

– А почему сенсей никогда мне этого не говорил?

– Спроси у него. А может, он этого не видит, это же он научил тебя всему. Ему кажется, что ты двигаешься естественно.

– М-м-м, хорошо, покажи мне, кто здесь еще двигается так, как я.

– Проще показать тех, кто двигается правильно. Это Роберто, я и еще вон там, – он показал на спаррингующую пару, – двое.

Я посмотрел на них внимательно и постарался сравнить со всеми остальными. Да, разница есть.

Меня только что выругали за то, что я кому-то подражаю. Ну что ж, сам себя я за это тоже ругаю. Нормально. А все-таки, почему сенсей никогда мне этого не говорил? Учитывал, что я поздно начал заниматься? Может быть. Обидно, какого ястреба этот Дронеро на меня набросился? Другие за восемь лет не достигли того, чего я не достиг за пять. И их никто не ругает! Ну, хватит себя жалеть! Я – это я, я – не помойная крыса, я и должен быть лучше всех.

– Ясно, – сказал я. – Ну, давай поработаем. Надо приобретать естественность.

Лео улыбнулся и поднялся с татами.

На обед мы с ним ползли пошатываясь.

– Вы оба психи! – заявил Алекс.

– Ага, – согласился я и поймал его сзади за шею, – поэтому дальше ты меня понесешь.

Алекс охнул и согнулся под тяжкой ношей.

– Тебя тоже отнести? – спросил Роберто у Лео.

Лео кивнул как человек, у которого голова не слишком хорошо держится на плечах.

Мы расхохотались. Я отпустил Алекса:

– Ладно, живи пока. Потом мы на стрельбище?

– Эге. Так еще дня три-четыре. А потом будут скалолазание, соревнования, ночная игра, марш-бросок по пересеченной местности, поход по каким-нибудь очень красивым местам, а потом что-то на полигоне. Никто заранее не знает, что именно.

Следующие три дня мы спарринговали в основном между собой, Дронеро к нам почти не подходил, Лео и Роберто пытались достичь моей скорости, а я старался научиться двигаться так, как должен двигаться я и только я. И не думать. Дурацкое занятие. Алекс учился вовремя останавливаться – он сражался в основном с Гвидо и не посадил ему на спину ни одного синяка. Такой контроль вызывал восхищение.

Полосы препятствий мы проходили не в первых рядах, потому что нам постоянно приходилось подсаживать Тони: самостоятельно зацепиться за верхний край высокой вертикальной стены он не мог. Огорчало это его безмерно. Я подумал над этим – и предложил простой способ: один снизу подбрасывает, еще кто-то наверху ловит, а по другую сторону стенки уже стоит еще кто-нибудь, готовый подстраховать прыгающего. Так же мы перебрасывали еще недостаточно удлинившегося Гвидо. Результаты сразу поползли вверх. Но шансов на победу в этом виде спорта у нас все равно не появилось. Дай бог занять пятое место, если очень повезет.

Лео учил Тони стрелять и еще иногда соревновался со мной. Я вырос как стрелок, но ведь и он тоже не стоял на месте, поэтому счет по-прежнему оставался ничейным: он стреляет лучше, а я быстрее. Поскольку это не моя заслуга, гордиться нечем.

На третий день я сумел провести целый бой против Роберто с совершенно пустой головой. Лео показал мне большой палец:

– Вот это было красиво. Можешь больше не рвать себе связки, всё равно получится хорошо.

Я пожал плечами:

– Не понимаю, зачем это надо. Ну ладно, попробуем.

Снова начать думать я всегда успею.

На пятый день мы и еще две группы, под руководством сержанта Бовеса, отправились лазать по скалам.

– А почему мы взяли крючья, а не пневмоприсоски? – поинтересовался Роберто у сержанта.

– С присосками кто угодно залезет, – проворчал сержант. – Этак можно вообще не тренироваться.

Роберто кивнул: понятно.

Настал час триумфа маленького Тони: он лазал, как маленькая обезьянка. Быстро осознав это обстоятельство, мы начали забираться на любые скалы с рекордной скоростью: для этого достаточно было забросить пацана повыше. Он цеплялся за скалу, вбивал крюк и лез дальше, я добирался до крюка и вбивал его поглубже, чтобы он мог выдержать Роберто. И так далее.

– Ну вот, видишь, как много от тебя толку? – похвалил я Тони после тренировки. – А ты переживал.

Тони сиял. И сиял еще несколько дней, в которые нас интересовало в основном скалолазание. Соревнования по нему пройдут первыми – и у нас есть все шансы победить.

– Так нечестно, – заявил как-то парень из группы, которую мы постоянно обходили и наверняка обойдем на соревнованиях.

– Это почему? – удивился я.

– У вас меньше суммарный вес! – ухмыльнулся он.

Я посмотрел на Роберто, потом на Лео, тоже хмыкнул – и покачал головой.

– Вряд ли. Разве что ты имеешь в жизни у нас ноль граммов.

– Ах ты…

Маленькую драку прекратил сержант Бовес.

– Вечером отжаться сто раз, – велел он нам обоим, – пылу поубавится.

– Сомнительно, – заметил я.

– Ты – сто пятьдесят.

Всё ясно. Я, вообще-то, могу и двести, но это слишком больно, поэтому огрызаться еще раз я не стал.