Книга Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов

А с другой, неофициальной, и того хуже. Если Шехтмана в уголовной среде знали как богача, то подвод мог вылезти откуда угодно. Один сболтнул, другой услышал… Для того чтобы вломиться ночью в квартиру и запытать хозяина до смерти, много ума не требуется, здесь дерзость нужны с жестокостью. Ну и какая-нибудь уловка, чтобы хозяин открыл дверь. Знал Алтунин такую уловку, срабатывающую почти безотказно. Называлась она: «Откройте, милиция!». Поддельное удостоверение, липовый ордер на обыск, суровая решимость на лице… Это уж насколько безгрешным надо быть, чтобы заподозрить подвох или ошибку и не открыть дверь. А один-двое могут и в форме быть, для пущей убедительности. Нападения на сотрудников милиции с целью завладения табельным оружием и форменной одеждой случаются ежемесячно, и не одно. Июнь толком и начаться не успел, а уже на Большой Угрешской участкового убили и раздели. Человек в марте демобилизовался по ранению, только работать начал…

Пройти войну со всем ее ужасом и погибнуть в мирном городе в мирное время было не просто обидно или несправедливо. Это было вопиюще обидно и ужасно несправедливо. Это было настолько неправильно, что и поверить невозможно. Четыре года, четыре долгих года Алтунину, как и всем советским людям, казалось, что после Победы наступит совсем другая жизнь, светлая, счастливая, в которой радости будет столько, что хоть ложкой ешь, хоть лопатой греби. И как можно в такое счастливое время гибнуть от бандитской пули или воровского ножа? Однако же вот гибнут люди…

— Ничего, скоро всех переловим, — подумал Алтунин, не замечая, что думает вслух.

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — поддел его Джилавян, думая, что речь идет об убийцах Шехтмана.

В комнате отдела шел жаркий спор между Даниловым и Беляевым. Когда только начать успели, удивился Алтунин, совещание всего-навсего минуту назад закончилось.

— Ты мне, Валентин Егорович, лапшу на уши не вешай! — кривился Данилов, иронично величая Беляева по имени-отчеству, хотя обычно они обращались друг к другу по именам даже на собраниях. — Я ж в конце концов не совсем чужой авиации человек…

— Не совсем чужой! — срывался на дискант Беляев. — Два раза в парке с вышки прыгал![16]Мне серьезный человек сказал, летчик!

— Да он тебя разыграл, чудак-человек! Увидел очкарика-лопуха и решил подшутить!

— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался Джилавян.

— Гражданин Беляев, — «гражданин» — это была крайняя степень цензурного сарказма у Данилова, — утверждает, что наши умные конструкторы придумали для нашей доблестной авиации самолет без крыльев, а я прошу его не вешать мне лапшу на уши, а класть в тарелку…

— Мне знающий человек сказал, он испытывал… — встрял Беляев, но Данилов не дал ему договорить.

— Тот, кто испытывает новое оружие, по бильярдным и пивным языком трепать не станет. А самолет без крыльев, если хочешь знать, уже сто лет как изобретен!

— Да ну! — всплеснул руками Беляев. — Что ты говоришь?

— Что знаю, то и говорю, — уголки губ Данилова предательски задергались. — Этот самолет называется снаряд! Круглый, без крыльев, и в воздухе летит!

Беляев покраснел, но смеялся вместе со всеми. Сторонниками прогресса были все, но Валентину Егоровичу скорее подходило определение «фанатик». Ни бельмеса не смысля в технике (как говорится — доктору докторово, слесарю слесарево), Беляев с видом знатока-эксперта рассуждал о новых танках и самолетах, о снарядах, которые могут долететь из Москвы до Парижа, о гиперболоидах, марсианских кораблях и прочих выдумках, причем выдумки эти выдавал за уже сбывшуюся реальность. «Мне тут один знающий человек сказал», многозначительно начинал Беляев, и окружающие знали — сейчас доктор выдаст очередной анекдот. Главное было — слушать, не возражая и не сомневаясь, потому что возражения и сомнения Беляев встречал в штыки.

Семенцов пришел от начальника угрюмым, видать, тот его не столько «раскочегаривал», сколько «песочил».

— Виктор, бери Гришу и поезжай в клинику к вдове Шехтмана! — на правах старшего распорядился Джилавян. — Я в воскресенье был у нее, но она толком ничего не говорила, только плакала, а потом ей плохо стало, и меня доктора выставили. Хорошо хоть успел список ее украшений получить, которые дома в шкатулке лежали, а то совсем зря время бы потратил. Но вчера, как сказали врачи, ей уже стало лучше, так что давай, действуй. Заодно и Грише опыт передашь. А я с соседями помозгую насчет шехтмановских криминальных связей. Список, кстати, вызубрите, мало ли что…

Список был небольшим, всего двенадцать пунктов, что там зубрить — разок взглянул и все. Пункт первый — «серьги заграничные из золота 750-й пробы с бриллиантами каплевидной формы по два карата каждый», пункт двенадцатый — «бриллиантовая брошь с жемчугом и эмалью в форме бабочки, подарок моего отца на нашу свадьбу, пробу и достоинство камней не знаю, поскольку ни разу ее не оценивала». Алтунин подумал о том, считается ли бриллиантовая брошь приданым или идет по особой статье. Иногда ему приходили в голову совершенно глупые мысли.

По уму в больницу надо было ехать Джилавяну. Раз уж начал контактировать с человеком, так продолжай. Но приказания не обсуждаются, да и контакт мог, что называется, «не пойти». А может, Джилавяну непременно нужно самому пообщаться с бэхаэсовцами…

— Ты, Гриш, пока узнай у доктора, как с больными общаться надо, — сказал Алтунин Семенцову, — а я отлучусь на минуточку.

— Куда? — поинтересовался Джилавян, привыкший, чтобы его распоряжения выполнялись незамедлительно и беспрекословно.

— На минуточку, — повторил Алтунин, создавая впечатление, что ему приспичило отлучиться по нужде. — Я быстро, одна нога еще здесь, другая — уже здесь.

Вместо туалета Алтунин заглянул к кадровикам. Перемигнулся с усатым майором Семихатским, тот сразу вышел в коридор и спросил хриплым басом:

— Чего тебе надобно, старче?

В кадрах, начиная с начальника, подполковника Филатова и заканчивая машинисткой Аллочкой, все были сухари и буквоеды, к которым в обход инструкций не подступиться. Только Семихатский выделялся среди кадровиков добродушием и снисходительным отношением к просьбам личного характера. Разумным просьбам — справочку нужную выдать сразу без этого вечного «приходите завтра», шепнуть о том, что отправили представление к награждению, выписать новое командировочное удостоверение взамен потерянного, не сообщая об этом начальству, и прочее в том же духе.

— Ты сегодня надолго задержишься? — ответил вопросом на вопрос Алтунин и добавил: — Дело у меня есть, маленькое, но личное.

— До восьми точно просижу, — воздерживаясь от дальнейших вопросов, ответил Семихатский. — А позже — это уж как дело пойдет. Ты заглядывай, Алтунин, личные дела — это мой профиль.