Книга Туннель к центру Земли - Кевин Уилсон

Кто-кто, а я-то помню, что телефон из руки Цу вышиб мой отец, но я молчу. Не собираюсь напоминать дяде, как отец выбил ему кулаком зуб, который застрял в коже, словно щепа.

Не дожидаясь, пока братья вспомнят старые обиды, адвокат поднимает глаза от записной книжки и заявляет.

— Джентльмены, счет верен, следовательно, мы можем приступить к состязанию. Впрочем, если у вас есть дела поважнее, мы готовы повременить.

Братья мгновенно остывают и отскакивают от адвоката, словно тот выхватил из кармана пистолет. Адвокат расцепляет длинные ноги и встает с кресла, но внезапно что-то скрипит у него под подошвой. Он поднимает ногу, и все видят журавлика, приставшего к каблуку. Адвокат испускает тяжкий вздох — такой долгий, что заставляет гадать, остался ли у него в теле воздух. Он отлепляет журавлика от подошвы, подносит к глазам и внимательно изучает инициалы М и К на крыле.

— Кажется, я ошибся в подсчетах, или этот журавлик оказался шпионом. Мне придется пересчитать птиц еще раз. Нужно убедиться, что каждый из вас сделал ровно двести пятьдесят штук Это займет несколько минут, полчаса от силы. Тем временем вы можете заняться своими делами, поесть или вздремнуть.

Братья сверлят друг друга взглядами. Никто не хочет первым покидать комнату, оставляя журавликов без присмотра. Наконец отец кладет руку мне на плечо и говорит:

— Принеси-ка нам что-нибудь выпить, Смоки, отпразднуем победу заранее.

После этого братья разбредаются по дому, присматриваясь к будущей собственности.

Я почти не помню бабушку, которую видел всего несколько раз в жизни. Знаю только, что хотя по внешности отец отличался от соседей в графстве Фрэнклин, он не был похож на мать. Волосы у нее оставались иссиня-черными даже в старости, а цвет кожи был желтовато-коричневый. Чтобы развлечь меня, бабушка сворачивала из бумаги предметы, на которые я указывал пальцем. Свернув очередную фигурку, она ставила ее мне на ладонь и ждала, когда я укажу на что-то еще. Бабушка объясняла, как сворачивать журавликов, рассказывала об их чудодейственной силе, и мы усеивали пол своими изделиями. На одного моего журавлика приходилось семь бабушкиных.

Однажды бабушка вытащила альбом и показала мне фотографию, на которой они с дедом, оба в кимоно, сидели на ковре. Она была восхитительна: волосы затянуты в узел, безоблачно спокойное лицо. Дед, напротив, держался скованно, кимоно топорщилось, на перекошенной физиономии застыло напряжение, словно непривычная одежда жала ему в плечах.

Тогда я спросил бабушку, не жалеет ли она, что не осталась в Японии.

— Какая разница? — пожала она плечами — Хотя иногда мне кажется, что на свете есть места и получше.

Отец сидит на кухонном табурете и болтает виски в стакане. Он кладет мне руку на плечо и улыбается, но я чувствую, что его мысли далеко.

— Устал, Смоки? Тебе сегодня досталось. Тяжелый выдался год, но скоро все образуется, обещаю. Сам понимаешь, я могу выиграть, а могу и проиграть. Поэтому хочу, чтобы ты взял это, на всякий случай.

Отец раскатывает левый носок и извлекает из тайника двух желтых журавликов со своими чернильными инициалами. Чернила такие яркие, что кажется, буквы выжжены на бумаге.

— Где ты взял их? — спрашиваю я.

— Сделал, — улыбается он. — Сделал, когда никто не смотрел, а сейчас отдаю их тебе.

Он протягивает мне журавликов, но я мотаю головой.

— Мы должны играть по правилам, — говорю я и вижу, как отцовские глаза превращаются в щелки. Мне стыдно, словно я делаю что-то неприличное.

— А это и есть новые правила, которые устанавливаю я, — говорит он, прижимая журавликов к моей груди. — Держи, а когда птиц останется мало, подкинешь этих двух. Никакого обмана, ну лежали б они на столе, какая разница?

Его план обречен, братья наверняка вытолкают меня взашей, и все, как всегда, кончится мордобоем, но отца не переделать. И хотя эта затея мне не по душе, я беру журавликов, аккуратно складываю по линиям и сую в карман джинсов. Мы с ним остались одни в целом свете. Я смотрю на отца, но он молчит. Прикончив свой виски, он сидит и смотрит прямо перед собой.

Адвокат зовет нас в столовую. Все сходится, пора начинать. Я вываливаю журавликов из корзины, и они разлетаются по гладкой поверхности стола. Мне не сразу удается собрать их, но наконец дело сделано, адвокат в последний раз смотрит на часы и кивает.

С четырех сторон стол окружают вентиляторы. «Такие штуки используют на птицефермах, эти махины выдернут дерево с корнем», — говорит отец. Вентиляторы подсоединены к одному пульту, и мне нужно просто нажимать на кнопки: сначала на малую скорость, затем на среднюю и, наконец, на высокую.

Братья стоят в ряд с одной стороны стола и не сводят глаз с журавликов, пытаясь угадать, где чьи. Бесполезный труд — птиц слишком много, от многоцветия рябит в глазах. На лицах застыли напряженные гримасы, словно кожа вокруг глаз и губ внезапно дала усадку. Адвокат смотрит на них, смотрит на меня и говорит: «Начнем».

Я нажимаю на кнопку, прислушиваюсь к тихому гулу. Это похоже на легкий бриз. Журавлики начинают медленно передвигаться по столу, вибрировать, словно пластмассовые футболисты в настольном футболе. Несколько штук стукаются о деревянный пол, ломая крылья и клювы. Дядя Бит падает на колени, хватает журавликов и всматривается в инициалы. «Ах ты, сукин сын!», «Ну давай же, засранец!» — слышится с пола в зависимости оттого, какие буквы видит на крыльях.

Я переключаюсь на среднюю скорость, и теперь птицы действительно взлетают под потолок, а пол усеян бумажными клочками. Теперь все братья ползают под столом, пихая друг друга локтями и дергая за волосы. Цу пяткой попадает Биту промеж глаз, оставляя на лице полоски от подошвы.

Прежде чем упасть на пол, журавлики несколько мгновений парят в воздухе. Отец и дядя Мизелл сражаются за птицу, оставляя от нее одни клочки. Бит поднимается с колен, выскакивает в коридор и возвращается со стулом, который обрушивает на спину Цу. В воздух, наполненный бумажными птицами, взлетают щепки.

Я переключаю на высокую скорость, и вентилятор ревет, заставляя оставшихся журавликов, попавших в центр торнадо, кружить над столом. Из-под стола слышатся проклятия, звуки тумаков и пощечин, кто-то визжит от боли. Отец оседлал дядю Мизелла, словно ковбой необъезженного мустанга, и пятками молотит того по почкам, приговаривая: «Но-но-но, моя лошадка!» Цу снял пояс и, словно бичом, наяривает Биту по спине. Адвокат стоит в дверях, поглядывает на часы, а глаза горят, словно он подсматривает в глазок.

Птицы везде: планируют вниз к неминуемой гибели, парят в двух футах от поверхности, елозят по столу. Даже те, что успели упасть на пол, снова поднимает вверх поток воздуха, и уже ничего нельзя разглядеть — все вокруг кружится в разноцветном бумажном вихре.

Братья ползают по полу, облепленные яркими клочками. Временами они перестают мутузить друг друга и поглядывают на стол, выкрикивая поощрительные слова. Мизелл, словно сурок, высовывает голову над столом и орет: «Не сдаваться, сукины дети!»