Книга Элла - Ури Геллер

Она уставилась прямо перед собой, на голую кирпичную стену, единственными украшениями которой были электроорган и обитая красным дверь. Через несколько минут из этой двери выйдет дядя Роберт, старший брат Кена, светский проповедник[11]церкви Христа Возрожденного. Его пламенные проповеди пользовались большим успехом, и никогда не длились меньше сорока пяти минут.

— Гляди-ка, кого притащила с собой эта кошка драная, — пробормотала Джульетта, бросая косой взгляд на вновь прибывшую парочку — И представить себе не могла, что эти двое снова объявятся. А у нее, смотрю, все то же пальтишко. Она носит его столько же, сколько я свое зеленое, — вот бедняжка! Пора бы его уже на тряпки пустить. Ой, она нас заметила! — и Джульетта нервно помахала рукой.

— У тебя есть новое пальто, — бросил Кен, не поворачивая головы.

— Ах, да! Я это и имела в виду. Прости! Никогда у меня не получается правильно сказать, что я думаю. Прости! Она носит свое старое, а ты мне купил новое.

— Мы-то получше живем, нет?

— Ну, прости-прости-прости!

Красная дверь приотворилась. Дядя Роберт боком вышел из нее, шепчась с кем-то невидимым позади двери. Затем хлопнул дверью — достаточно громко, чтобы привлечь всеобщее внимание. Медленно направился к переднему ряду прихожан, сжимая в одной руке Библию в черном переплете, а другой оглаживая пиджак на выпирающем брюхе. Кафедры в церкви Христа Воскресшего не было.

— Я проповедую Христа распятого, Христа возрожденного и род людской, искупленный страстями Христовыми, — провозгласил дядя Роберт. Этой формулой его отец, главный проповедник этой церкви с 1956 года и до дня своей смерти, начинал каждую проповедь. Эрик Уоллис научил своих сыновей возвещать Слово Божье так, чтобы люди слушали. Ему было пятьдесят три года, когда случилось несчастье: задний борт грузовика, доставлявшего газетную бумагу для «Бристоль Ивнинг Геральд», где Эрик работал печатником, внезапно откинулся. На него выкатились три рулона бумаги, в каждом по три погонных мили и по две тонны веса.

Это случилось в 1984 году. С тех пор минимум дважды в месяц дядя Роберт или Кен Уоллис читали проповеди. После рождения Фрэнка и назначения Кена инспектором в Льюис Принтере, что на Уэллс-роуд, почти все обязанности проповедника исполнял дядя Роберт. Какая бы тема ни затрагивалась в его проповеди, каждый раз, начиная ее, он приносил дань уважения отцу, говоря: «Я проповедую Христа распятого, Христа воскресшего и род людской, искупленный страстями Христовыми».

Он торжественно открыл Библию и, не заглядывая в текст, продекламировал:

— «Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну». Евангелие от Матфея, глава вторая, стих одиннадцатый.

Он закрыл книгу с тихим шелестом, похожим на вздох, и в молчаливом, замершем в ожидании зале, этот вздох услышал каждый.

— И что же стало с этими дарами? Увидим ли мы их снова в Священной Истории? Сделали ли эти богатства из нашего Господа расфуфыренного щеголя? У него было — как там это называют — «привилегированное детство»? Нет. Он был бедняком!

Дядя Роберт одобрительно кивнул. У него было грубое, красное лицо, обрамленное широкими баками, кустистыми и растрепанными, цвета соли с перцем. Волосы — точнее, то, что от них осталось, ибо макушка его стала лысой, как яйцо, — еще не поседели, но были такими же буйными и неухоженными, как и бакенбарды. Даже волоски, росшие из ушей и носа тем гуще, чем старше становился дядя Роберт, не ведали о существовании ножниц.

Элла, так гордившаяся своими волосами, всегда заглядывалась на бакенбарды дяди Роберта. Они казались ей жирными, будто под кожей у него был густой чернозем, из которого они росли. Дядя Роберт и раньше замечал ее взгляды. Правда, он-то считал, что Элла — внимательный, хотя и не слишком смышленый ребенок.

— Интересно, если бы библейские мудрецы знали, к чему это приведет, — тихо продолжал он, — стали бы они так усердствовать со своими дарами? Возможно, они удовольствовались бы простиранием ниц перед яслями. В конце концов, они были цари, пришедшие почтить Царя, величайшего из всех них. Им следовало бы знать, что их побрякушки ничего не значат для Сына Божьего. Но зато для нас эти дары кое-что значат, — голос дяди Роберта, до сих пор мягкий и добродушный, вдруг обрел силу и язвительность. — Кое-кто из нас, может, и понятия не имеет, что это за высокие слова — «ладан, смирна» — но ей-ей, мы кое-что знаем о золоте. Еще бы нам не знать о золоте! Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок на этом острове, в нашей Великобритании, знает историю Рождества. А помнят из нее лишь одно слово — золото! Одно слово, да и встречается лишь в одном из четырех Евангелий. Одно слово, что может совратить целый народ. Золото! Что означает для мира Рождество? Золото! Кто говорит о чуде рождения Спасителя? Кто восхищается тем, что Господь в этот самый день послал Сына своего единственного принять муки за нас? За нас! За каждого из вас! И за меня! И что же, благодарим мы его? Или мы думаем лишь О ЗОЛОТЕ?!

Глаза дяди Роберта остановились на Элле. Он чувствовал ее пристальный взгляд, и ответил ей таким же. На секунду он прервал поток своих риторических вопросов, и усмехнулся.

— Мы учим наших детей помнить об утре Рождества — но что именно? Какая мысль первой просыпается в их маленьких головках при пробуждении? О младенце-Христе? Нет! Алчные мысли о подарках, языческие мысли о Санта Клаусе, и так называемом «рождественском дереве». А ведь их маленькие мозги должны бы быть невинными! Но в течение недель и месяцев, предшествующих этому святому дню, эти невинные создания подвергаются настоящей бомбардировке искушениями. Бесконечная реклама по телевизору. Кричаще-яркие одежды в каждой витрине. Торговля повсюду, куда достанет око, — наши дети даже сэндвич в школу не могут взять без того, чтобы их не искушали голоса сирен. «Купи меня! Каждая игрушка, кукла, игра, компьютер — все они вопят: купи меня! Возжелай меня! Возжаждай меня! КУПИ МЕНЯ!» — голос дяди Роберта сорвался на пронзительный крик, сотрясший его полное тело.

Кое-кто из паствы взволнованно наклонился вперед, жаждая его бичующих слов; другие вжались в спинки стульев. Теперь дядя Роберт закатил глаза, устремляя взор то ли к небесам, то ли к собственной лысине.

— Извращая Рождество в сердцах наших детей, мы повторяем то, что свершил Ирод, — избиение невинных. Мы еще хуже Ирода! Гораздо хуже! Ирод убил всякого младенца до двух лет от роду в Вифлееме и на побережьях. Мы не столь милосердны — мы убиваем каждого. Каждого ребенка, в каждом городе, деревне и селе, на берегах и на суше, младше двух и старше двух, мальчиков и девочек. Так, чтобы не осталось во всей стране ни единой капли непролитой невинной крови! — Он в экстазе потряс Библией. — И мы все еще думаем, что заслуживаем Его любви?!