Книга Шестая книга судьбы - Олег Курылев

Профессор снова и снова вспоминал те годы. Многие тогда упивались всеобщим унижением. Они, как древние варвары, расцарапывали ногтями свои раны, как эллины, посыпали головы пеплом, как побежденные в бою римляне, покорно шли под позорным ярмом из трех копий, как бы говоря при этом: «Смотрите на нас и осознавайте, за что мы отомстим, когда Германия снова наденет доспехи и возьмет в руки меч».

Вангер остановился и, глядя на разрушенный месяц назад участок улицы, задумался.

Как они пришли к тому, против чего сейчас выступила эта горстка студентов? Ведь кроме «Стального шлема», Фрейкорпса, штурмовиков, нацистов и коммунистов, было так много либеральных и христианских организаций и партий. Взять хотя бы «Младогерманский орден», идеям которого в те годы Вангер очень симпатизировал. Он, конечно, понимал некоторую утопичность взглядов Марауна, создателя и бессменного гроссмейстера ордена, который вознамерился построить государство без партий и политиков. Более того, из братьев и сестер своего ордена тот собирался вырастить новый немецкий народ. Тем не менее у Марауна было много единомышленников по всей стране. Он издавал газеты, в которых печатались его манифесты и программы. Он привлек в ряды братьев многих представителей студенческой молодежи и интеллигенции. Он постоянно утверждал, что его орден не имеет ничего общего с партией и не борется за власть Но народ выбрал как раз тех, кто боролся. И получил Гитлера, СС и концлагеря. При этом он, народ, мгновенно лишился рейхсрата, выборных представителей и всех партий, кроме одной. И нисколько не горевал. А когда многие поняли, что Гитлер — это не только диктатура и порядок, но еще и война со всем миром, было уже поздно. И Артуру Марауну еще повезло. Хоть его «Младогерманский орден» был разогнан, но сам он чудом уцелел: в 34-м его вызволило из застенков гестапо личное заступничество Гинденбурга. Он, боевой офицер Великой войны, кавалер Железного креста обоих классов и Рыцарского креста Дома Гогенцоллернов, жил теперь с отбитыми почками и наполовину потерянным в застенках гестапо зрением под постоянным надзором полиции, пописывал безобидные статейки в виде басен с персонажами из животного мира и наблюдал новый немецкий народ, выращенный, правда, другим селекционером.

И вот теперь эти несчастные студенты. Откуда они взялись именно сейчас, когда все давно стерилизовано? Сотни тысяч отправлены в лагеря, а другие сотни тысяч (или миллионы) запретили себе даже думать о сопротивлении. Нет, эти зерна упали на иссушенную зноем землю.

Бодался теленок с дубом…

Придя домой, Вангер намеревался сразу же после ужина лечь спать. Но, жуя котлету и глотая горячий кофе, профессор все более угнетался навязчивой мыслью — добром все это не кончится. Здесь, в городе, в котором зародился немецкий национал-социализм, они не оставят это дело без последствий.

Неожиданно он перестал жевать, поглощенный пришедшей мыслью. Шнайдер! Судя по началу своей книги и ее объему, он пишет достаточно подробно. Книга насыщена множеством гораздо менее значительных фактов, и студенческий мятеж в Мюнхене, а власти квалифицируют это именно как мятеж, не должен был ускользнуть от внимания новоявленного Гиббона Если, конечно, эта его книга не мистификация, в чем профессор Вангер был снова почти уверен.

Он отложил вилку, вытер губы салфеткой и прошел в кабинет. Там он отыскал на одной из верхних полок «Миф XX века» Альфреда Розенберга и снял вместе с ним десяток книг из первого ряда, втайне надеясь не обнаружить позади них пять темно-синих корешков. Но нет, они были на месте. Все пять.

Он вынул их, уселся в кресло возле окна и в который уже раз стал просматривать оглавление.

Где же это может быть, думал он, пытаясь отыскать подходящую главу. Неужели в шестом томе, которого у него не было?.. Вдруг ему пришла мысль поискать фамилию Гислера в именном указателе. Как же он сразу не догадался!

Профессор раскрыл пятую книгу и… нашел. Упоминание о Пауле Гислере было всего лишь на одной странице в той самой главе о покушениях на Гитлера. Он лихорадочно отыскал ее и стал скользить взглядом по трудночитаемым строчкам в поисках нужного имени.

«Вот оно! Так, что тут?.. Ага, начнем отсюда, чуть выше… В феврале 1943 года гауляйтер Баварии Пауль Гислер… так… письма… так… созвал студентов и объявил им… так…» Профессор не верил своим глазам. Он читал сейчас о том, чему была свидетелем буквально вчера его дочь. Перемещая палец все ниже по строчкам, он наткнулся на имена Ганса и Софи Шолль. «…расправа была скорой и необычайно жестокой… Профессор Хубер и еще несколько студентов были казнены через несколько дней».

Вангера прошиб пот. Он опустил книгу на колени и уставился остекленевшим взглядом в пол. Во-первых, подтверждались его самые худшие опасения, а во-вторых… Но этого не может быть! Он либо спит, либо сошел с ума. Рассудок материалиста Готфрида Вангера не мог прийти в согласие с тем, чего просто не могло быть. Как в этих чертовых книгах оказалась информация о еще не произошедших событиях?

Он встал и начал в растерянности ходить по квартире. «Ладно, в этом сейчас не разобраться, — думал он, пытаясь сосредоточиться, — сейчас важнее другое: брата и сестру Шолль, Хубера и еще нескольких человек казнят! Вот что ужасно. Еще нескольких… Но кого именно?»

Вангер снова схватил книгу и долго что-то бормотал про себя, то забегая вперед по тексту, то возвращаясь назад. Но вскоре он убедился, что интересующим его событиям была отведена только одна страница. И до нее и после речь шла о разных заговорах против Гитлера (как же много их было и еще будет!), но о студентах, гауляйтере Гислере и Мюнхенском университете больше не упоминалось. Из окончательно переведенного им отрывка он узнал, что девятнадцатого февраля, то есть завтра, а не сегодня, Ганса и Софи арестовали. Какой-то рабочий с соседней стройки увидел, как они разбрасывали листовки с балкона университета, и донес. Во время следствия их пытали так, что на суд Софи пришла на костылях со сломанной ногой. Судебное заседание проводил Фрейслер. Никаких подробностей больше не было. Но и этого казалось более чем достаточно.

Когда он успокоился, выписал перевод в тетрадь и стал анализировать, то заметил, что, кроме путаницы с датой, ведь Шоллей схватили сегодня, восемнадцатого, а не завтра, девятнадцатого февраля, есть и другое сомнительное место. Никакой стройки, с которой могли бы увидеть, как бросают листовки с университетского балкона, да еще во внутреннем дворе, поблизости не было. Говорили о Якобе Шмидте, работавшем в самом университете. Это он вызвал гестапо. Впрочем, они могли и в другом месте их разбрасывать, и кто-то еще запросто мог на них донести. Он ведь сегодня далеко не все видел и знает. Но вот с датой у Шнайдера явная нестыковка.

Что же получается? Ганса и Софи Шолль, а также профессора Хубера казнят. В этом нет сомнения, если верить этой дьявольской книге. А оснований не верить ей оставалось все меньше. Все, что он успел перевести за эти три дня, соответствовало действительности. Он вполне допускал наличие неточностей и опечаток. Он понимал, что книга в какой-то мере могла быть тенденциозной и грешить чрезмерным усилением нужных автору акцентов. Но такая информация, как казнь реальных людей, не могла быть ошибкой. Слишком она серьезна и непростительна для солидного историка.