Книга Книга и братство - Айрис Мердок

Тамар наконец нашла Конрада. На какое-то время она просто заснула, сидя на стуле в одном из шатров, а когда вышла наружу, небо уже сияло и солнце поднялось высоко. Свет резал глаза. Подол ее белого платья был в серых грязных пятнах, неведомо откуда взявшихся. Она казалась себе ужасной, как безобразное привидение. Хотела было причесать волосы маленьким гребешком, но случайно уронила его и не стала поднимать. Она медленно пошла вперед, чтобы хоть что-то делать и потому что так можно было меньше привлекать внимание, нежели стоя на одном месте. Все вокруг выглядело нереальным и отвратительным, порывами налетали смех и звуки музыки, заставляя жмуриться и хмурить лоб. Так она и шла, поникнув головой, уголки губ опущены. Оказавшись возле шатра, где магнитофон продолжал играть музыку поп-группы, она хотела было пройти мимо, но все же заглянула внутрь. Мир мгновенно изменился. В шатре Конрад, ее долговязый парень, прыгал, улыбался, кружился, танцуя сам с собой. Тамар уже собралась крикнуть, броситься к нему. Но тут заметила, что танцует он не один, а с Лили Бойн.

Тамар быстро отвернулась, закрыв лицо рукой, и помчалась без оглядки прочь. Она пролетела, приподняв подол, через галерею и дальше, к главным воротам, выскочила на Хай-стрит. В мягком утреннем солнце извилистая улица была пуста, красива, торжественна. Тамар торопливо шла, охваченная отчаянием беглянка. Ремешок на одной сандалии лопнул, и она слегка прихрамывала, спеша мимо внушительных зданий, чьи фасады чисто и холодно розовели на фоне сияющего голубого неба. Она продрогла, но жакет, который прихватила в предвидении зябкого утра, остался в запертой машине Конрада. К счастью, во всем кошмаре прошедшей ночи, когда потерялась шаль, она сумела сохранить сумочку, в которой были косметика, деньги, ключи и которую непроизвольно намотала на запястье. Высоко подняв подол мятого платья, с растрепанной прической, лицо не припудрено, она торопливо шла к автобусной остановке. Редкие в этот ранний час прохожие, видя слезы, бегущие по ее щекам, оборачивались ей вслед. Когда она дошла до остановки и села в автобус до Лондона, все колокола Оксфорда пробили шесть часов.

После того как Гулливер ретировался, четверка находившихся в комнате избегала смотреть друг на друга. Роуз принесла обогреватель и поставила поближе к мокрым штанинам Дункана, справилась у него, не слишком ли горячо, и со смехом отреагировала на поваливший от брюк пар. Дункан ответил соответственно: мол, он уже почти высох и чтобы она не беспокоилась и прочее в том же роде. Дженкин и Дункан продолжили пить виски. Все согласились, что жаль, поесть нечего, и обвинили Гулливера, не оставившего ни одного сэндвича. Дженкин расстраивался, что не прихватил с собой шоколад, как собирался. Дженкин и Джерард спорили, стоит ли одному из них отправиться к завтракающим и принести сосисок и хлеба. Возможно ли сейчас сделать это, не стоя в очереди. Но так и не пришли к общему мнению. И все молча размышляли, появится ли Джин и что, черт возьми, будет, если она не придет.

Джин Ковиц-Кэмбес появилась примерно через полчаса. Четко процокав каблучками по лестнице, она вошла, уже будучи в пальто поверх своей незабвенной красной накидки с черными кружевами, которой так восхищалась Роуз. Джин явно явилась сюда не спонтанно. Она уже была одета для быстрого отъезда, подкрасилась и причесалась. Черные волосы, гладкие и блестящие, как оперение экзотической птицы, ровной волной, словно покрытые эмалью, спадали на шею, открывая тонкое ястребиное лицо. Строгое, хотя и спокойное выражение слегка смягчилось в ответ на приветствие Роуз.

— Джин, дорогая, ты пришла, как хорошо!

Роуз обняла Джин, та похлопала ее по плечу и сказала, как это мило, слышать пение птиц. Джерард и Дженкин отступили назад. Джин подошла к Дункану, который тяжело сидел в кресле.

— Ну как, старина? Вдрызг, как всегда? Может кто-нибудь помочь ему подняться?

Дункан вытянул руки, Дженкин взял за одну, Джерард — за другую и вместе они поставили его на ноги.

Джин спросила Дункана, где его пальто, и тот ответил, что, наверно, оставил его в машине, а где машина, он не знает. Джин сказала, что не на стоянке, а поблизости, на дороге. Оба сказали, хорошо, что она не на стоянке, Дженкин согласился, что на стоянке ее могли бы помять, молодежь такая неосторожная. Роуз беззаботно предположила, что за руль сядет Джин, и та подтвердила: само собой. Джин чмокнула Джерарда и Дженкина, и Роуз попыталась поспорить с Джерардом относительно чаевых служителю. Роуз сжала Джин в объятиях, поцеловала, погладила по волосам. Потом тепло обняла Дункана. Джин позвала его, взяла за руку, и они удалились, провожаемые напутствиями и прощальными жестами. Их шаги затихли на лестнице.

Выждав приличествующую паузу, Дженкин сдавленно хихикнул, потом подошел к окну, выглянул и сделал невозмутимое лицо. Роуз посмотрела на Джерарда; тот слегка нахмурился и отвел глаза.

Дженкин и Роуз ждали, что скажет Джерард.

— Что ж, — проговорил он, — полагаю, все закончилось нормально и нам нет больше необходимости думать об этом, я, безусловно, надеюсь на это.

— Ты, может, и способен не думать, — отозвался Дженкин, с непроницаемым лицом возвращаясь от окна, — но я не уверен, что у меня получится.

— Джерард отлично умеет не думать о чем-то, когда не чувствует в этом необходимости, — сказала Роуз.

— Или когда чувствует, что необходимо не думать, — добавил Дженкин.

Джерард быстро сказал:

— Пора уходить. Я оставлю конверт для парня-служителя.

Роуз хотелось бы вернуться в Лондон с Джерардом, но она сама приехала на машине частью потому, что Джерард сказал, что на обратном пути прихватит Дженкина, а частью на случай, если слишком устанет и захочет уехать раньше остальных. Она сходила в спальню Левквиста за пальто. Потом они все вместе прибрались в гостиной, особо не стараясь. Спустились вниз и вышли через галерею наружу, где их встретило теплое солнце, оглушительный птичий гам и громкое кукованье кукушки.

Гулливеру снился дивный сон. Над ним склонилась прекрасная девушка с огромными, подернутыми влагой глазами, густыми длинными ресницами и влажными чувственными губами. Он чувствовал ее сладостное дыхание, мягкие губы коснулись его щеки, огромные чудесные глаза смотрели ему в глаза. Олень, обнаружив какой-то черный куль под знакомым деревом, сунулся к нему темной мокрой мордой. Гулливер резко сел.

Олень отпрянул назад, секунду смотрел на него и с достоинством рысцой пустился прочь. Гулливер утер лицо. Поднялся на ноги. Он чувствовал себя ужасно и выглядел не лучше. Двинулся назад. Голова кружилась, в глазах плясали яркие вспышки, а по краям плыли крохотные черные иероглифы.

Пройдя, потирая глаза, через арку «Нового здания» на главную лужайку, он резко остановился. Его взору предстала кошмарная и невероятная картина, объяснить которую он был не в состоянии. Впереди, как далеко, он не мог определить, столь невероятным было явление, протянулась длинная шеренга людей, две шеренги, одна над другой, прямо напротив него и смотрящих на него. Чувство беспомощности и паники охватило его — увиденное противоречило всем законам природы. Он потер глаза. Люди не исчезли, а все так же неподвижно стояли и молча смотрели на него. Потом он понял, в чем дело. Фотографировали участников бала. Ближе и спиной к нему фотограф суетился у своей камеры, установленной на штатив, смотрел в видоискатель на молчаливые выстроившиеся шеренги. Люди стояли не шевелясь, большинство с торжественным выражением на лице, многие выглядели так же ужасно, как Гулливер: одежда в беспорядке, лица в беспощадном дневном свете серые от усталости, беззащитные, некрасивые и осунувшиеся. В звонком пении птиц молчание музыки ощущалось физически. Хмуро щурясь, Гулливер вглядывался в позирующих, ища знакомые лица. Ни Джерарда с Роуз, ни Тамар, ни Джин, ни Дункана или Краймонда было не видно. Однако он узнал Лили. Она стояла с Конрадом Ломасом, обняв его за талию. Гулливер крадучись проскользнул вдоль фасада здания к автостоянке. Машина была на месте.