Книга Террор на пороге - Татьяна Алексина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Согласно драматургии, процветающий бизнесмен зарабатывал, чтоб раздавать. Деньги тяготили его, если не находились в благотворительном обороте. Репетиции этих сцен поначалу давались приглашенной знаменитости с мученическим трудом. Он расставался с деньгами своего персонажа, как с собственными… Руки выражали это уже знакомой мне дрожью. Авторский текст противоречил интонациям, с которыми произносился, жестам и мимике. Актер разрушал образ, созданный драматургом.
Жена бескорыстного’ бизнесмена, которая должна была с первой до последней сцены супруга боготворить, свой текст обрывала и восклицала, обращаясь ко мне:
— Я не могу любить этого человека!
— Еврейки никогда меня не любили… — огрызнулся он однажды в ответ.
Чаровница Берта, одна из признанных «звезд» моего театра, которую стойко считали и моею любовницей, хотя, к сожалению, этого не было, — полностью осознавала свои достоинства и потому наскоковского откровения не стерпела:
— Вас, я слышала, одна за другой покинули две жены. Они, говорят, еврейками не были.
— Собираете сведения? — проворчал он.
Я вмешался и вскричал:
— Вы не можете жить друг без друга! Обязаны сами в это поверить и убедить в этом нас!
Не покоренных ею мужских сердец Берта на своем женском пути не знала. Среди поверженных попадались и юдофобы. Безнадежность своих атак они объясняли сионистскими убеждениями Берты, которых не было.
В перерыве я зазвал «звезду» в свою режиссерскую комнату.
— Влюби его в себя! Что тебе стоит?
Откровенно говоря, на успех даже Берты я в данном случае не слишком рассчитывал.
Вечером того же дня Берта подкараулила меня на лестнице.
— Наскоков уверяет, что для евреев типичней беспощадный шекспировский добытчик Шейлок, чем блаженный, продуманный благодетель. В оправдание он тут же перечислил своих знакомых еврейской национальности, нажимая на отчества. Я все же ему ответила: «Вам сподручней, не сомневаюсь, сыграть Шейлока: вы бы изобразили себя самого!» И спросила: «А то, что Шейлок страдальческая фигура, вы отбросили в сторону?» Что он ответил? «Сие придумали единоплеменники, чтобы реабилитировать своего». Для смягчения сознался, что некоторые евреи в отдельных случаях ему помогали… Я не хочу и не могу влюблять в себя этого типа!
— Хотеть ты имеешь право лишь то, чего требует режиссер. А если не можешь… Ну, тогда я передам твою еврейскую роль другой актрисе, хоть имя ее Анфиса.
«Художник без тщеславия обречен», — некогда произнес мудрец. Берта согласна была признать себя обреченной лишь на успех.
— Что поделаешь… Актерам приходится переступать через себя!
И, не переступив, а эстетично перелетев сгоряча сразу через две или три ступени (она все делала эстетично!), Берта устремилась вверх, за кулисы, на сцену, — чтобы там уж попытаться переступать и через себя.
Оригинальное совпадение состояло в том, что имя актрисы совпало с именем героини, — и это добавляло кое-что к ожидаемой мною сенсации. Тезки не вполне совпадали по возрасту: убедительно состарить нашу Берту гримерам не удавалось.
Обе Берты в одном лице принялись затягивать Наскокова в его роль… Берта-актриса и на подмостках через себя, скорее, воздушно и незаметно перелетала, чем вынужденно перешагивала. То нежно, то пламенно ее героиня объясняла Лазарю — так звали богатого предпринимателя — за какие Качества преклонялась перед ним и его обожала. Этих качеств ни у Собакевича, ни у Киллера, ни у Плюшкина не наблюдалось, но они призваны были высвечивать суть благотворителя и филантропа, подчеркивая еврейский акцент этой сути. Берта-актриса от имени тезки так страстно прижималась к супругу, что Наскоков запамятовал свой текст… Ему померещилось, что Берта-актриса все это делает и произносит от себя, от своего личного имени. И отвечал благодарными воздыханиями…
Я зааплодировал, чего на репетициях делать не полагается. Неположенные аплодисменты пробудили Наскокова, — и он произнес:
— Эту сцену хотелось бы повторить…
Запрограммированная мною Берта бросилась исполнять его просьбу. Ее самолюбие требовало доказать, что никакая Анфиса не сумеет так кардинально переделать Наскокова и так органично превратить шовиниста в Лазаря, как она. А он, действительно, с удовольствием, переходившим порой в упоение, стал вживаться в спектакль.
Я-то боялся, что Наскоков нормальным эротическим чувствам не поддается. Но вновь убедился, что мужчин, абсолютно им не подвластных, на свете нет. Если они мужчины…
Своих детей Берта и Лазарь не имели, к несчастью. Она взяла вину на себя, а он, естественно, на себя. Заключения врачей, законы природы и медицины в расчет ими не принимались: они жили по законам взаимопрощения, милосердия — и никогда претензий друг другу не предъявляли.
Как мечтал Лазарь, супруги усыновили и удочерили четверых сирот — двух девочек и двух мальчиков: даже тут должны были торжествовать равноправие и справедливость. Так требовали образы, рожденные пером и замыслом драматурга.
По моей режиссерской задумке всем четверым юным членам семьи предстояло регулярно появляться на сцене, потому что приемные родители — в первую очередь Лазарь — без них уже не мыслили существования.
Наскоков, который, наоборот, еще недавно не мыслил существования рядом с детьми, стал непредвиденно перевоплощаться. Он помнил, на каких условиях объятия и пылкие признания жены могли продолжаться — и выискивал в себе заботливость, ласковость, которые, похоже, никогда раньше в нем не обнаруживались. Это давалось ему нелегко. Сперва он путал имена детей и их возраст, в результате чего поздравлял с днями рождения и преподносил подарки не тем, кто их по-детски нетерпеливо ждал.
Берта, позволяя себе, из лучших намерений, некоторые дополнения к тексту, по ходу спектакля приписывала промахи мужа не его забывчивости, а тому, что все дети для него одинаково дороги и в равной степени заслуживают подарков и праздников. Но поцелуями его в этих случаях не поощряла… А он жаждал ее поощрений, выраженных не столько словами, сколько иными женскими способами. И невольно становился все более внимательным и трогательным отцом.
Берте-жене нравилось, как изобретательно Лазарь, тоже по собственной инициативе обогащая текст пьесы, играл с детьми в прятки. Вероятно, Наскоков припоминал свои давние годы — ведь был же он когда-то ребенком! Хоть прежде это трудно было себе представить… Актерский дар подсказывал ему и другие проявления истинного отцовства, от которых обе Берты приходили в умиление и кидались ему на шею. Он навострился отвечать на нежность утроенной нежностью, несмотря на то, что подобные указания в авторских ремарках отсутствовали.
— При де-етях!.. — вынуждена была вслух одергивать его жена.
— Ничего страшного!.. — успокаивал я актрису и ее героиню. — Без намеков на секс спектакль сегодня смотреть не будут.
Это взбодрило Лазаря-Наскокова — и руки его стали напористей и чаще напоминать о том, что способны не только гладить детей по головкам, но и гладить жену по другим частям тела. И что идеальности семьи это ничуть не противоречит…