Книга Сыщик - Александр Бушков

Зрителей и посетителей практически не имелось — по причинебуднего дня, надо полагать, только порой любопытные мальчишки прошмыгивали,опять-таки совершенно как в России. Одни балаганчики и шапито стояли пустые,угрюмые — вероятнее всего, те, кто в них подвизался, обитали в городе и сюдазаявлялись только на работу. Возле других стояли фургоны с выпряженнымилошадьми, обитые выцветшими афишами; громадные львы с разинутыми пастями(которым просто неоткуда взяться в бедном странствующем цирке, таким красивым исытым), преувеличенно могучие богатыри в полосатых трико, вздымавшие поражающеевоображение гири, ослепительно прекрасные наездницы в сказочной красотыплатьях, стоявшие на одной ножке на спинах лошадей, от каких не отказался бы иаравийский султан. И тому подобные красивости, мало общего имевшие соскучноватой и бедноватой реальностью…

В фургонах потихоньку теплилась будничная жизнь — наверевках меж ними сохло белье (в том числе залатанные акробатические трико ипоблекшие клоунские наряды), кое-где слышалось шкворчание чего-то жарившегосяна сковородках (судя по запахам, речь шла отнюдь не о дорогих яствах),доносились обрывки ленивых разговоров, трезвых и пьяных, даже детский плач, а водном месте Бестужев оказался невольным свидетелем супружеской ссоры,происходившей в фургоне, увешанном афишами шпагоглотателя-огнепожирателя. Он нисловечка не понял из высокопробного венского диалекта, но, судя по интонациям инакалу страстей, там бушевала классическая семейная сцена, даже со швыряньем напол железной посуды…

Побродив немного в надежде на счастливый случай, он всё жеостановил неопрятного малого, тащившего охапку сена. Выслушав его и нетерпеливопереминаясь, малый что-то буркнул на совершенно непонятном языке, быть может,даже и не немецком. Видя, что Бестужев его не понимает, он преспокойно швырнулсено наземь и, повторяя «Кольбах, Кольбах», показал рукой прямо и налево такмногозначительно, что это слов уже и не требовало. Вежливо ему поклонившись,Бестужев двинулся в указанном направлении.

Заведение Кольбаха (или, точнее, «Неповторимый паноптикумКольберга», как гласила кричащая оранжево-зеленая вывеска, чуть ли не вчеловеческий рост, укреплённая на вбитых в землю колышках) оказалось небрезентовым шапито, а кубическим балаганом, на скорую руку сколоченным издосок. Доски были потемневшие, старые, трухлявые, — а потому, должно быть,и обошлись дешево. Рядом стояло с полдюжины фургонов, выстроенных буквой «П».Львов и шпагоглотателей на афишах не имелось, зато там красовалась бородатаяженщина (в платье с громадным вырезом, сразу дававшим понять, что господамзрителям предлагают именно женщину, а не жирного мужчину), клоун в трико изсине-жёлто-красных ромбов, а также усатый господин в расшитой золотымибранденбурами зеленой венгерке и алых рейтузах, метавший сверкающие ножи в прикованнуюцепями к доске очаровательную блондинку (её платью иная принцесса позавидовалабы). Сверху полукругом располагались громадные, пронзительно-красные буквы:«ГОСПОДИН ДЕ МОНБАЗОН, ЖИВАЯ МОЛНИЯ!!!». Вид у блондинки был перепуганныйдонельзя, у наряженного под гусара усача — самодовольный и гордый.

Бестужев остановился у крайнего фургона, прислушался. Былотихо, только долетал какой-то размеренный стук, словно в импровизированномдворике старательно и методично забивали гвозди — надо сказать, огромные, имолоток, судя по звукам, был приличных размеров.

Поскольку эти непонятные звуки явно свидетельствовали оприсутствии там человека, Бестужев без церемоний обошёл фургон. Посредидворика, образованного тесно составленными фургонами, стоял наклонный деревянныйщит на массивной подставке из крепких жердей. На нём мелом был вычерченконтур, — ага, женская фигура в платье с пышной юбкой — и человек,стоявший спиной к Бестужеву, размеренно метал длинные сверкающие ножи, сгромким стуком втыкавшиеся практически вплотную к бледному меловому контуру.Ножи эти он брал с хлипкого столика, где лежала целая груда. Надо отдатьдолжное, получалось это у него ловко и сноровисто, впечатление производило.Метатель щеголял не в пышной гусарской форме, а в прозаических полосатыхбрюках, давно мечтавших о встрече с утюгом, и столь же мятой рубашке-апаш, неспособной похвастать особенной свежестью.

Бестужев присмотрелся к ножам, прикинул их количество —пожалуй, забава могла затянуться надолго… Тогда он кашлянул, громко и не особенноделикатно.

Человек обернулся как ужаленный, даже нож выронил на траву,рявкнул:

— Я тебе говорил, болван… Ох, простите, сударь…Произнесено это было по-французски — а потому Бестужев непринужденно ответил натом же языке:

— Скорее уж мне следует просить прощенья, я прервалваши занятия…

— Пустяки, сударь. Я думал, опять этот паяц… Усы у негои впрямь оказались роскошными (пусть и не нафабренными сейчас, унылоповисшими), но усталое пожилое лицо мало напоминало бравую физиономию молодогокрасавца с афиши. И всё равно, не могут же в столь убогом заведении служитьодновременно два метателя ножей? Совершенно излишняя роскошь… И потому Бестужевуверенно спросил:

— Месье де Монбазон?

— Просто Жак, месье. Жак Руле. Будь я в родстве сМонбазонами, вряд ли потешал бы этих бошей… Месье француз?

— Англичанин, — сказал Бестужев.

Даже при его безукоризненном французском рискованно быловыдавать себя за француза в разговоре с коренным уроженцем ля белль Франс — даи к чему?

В лице усача что-то изменилось. Он смотрел теперь не точтобы неприязненно, но заметно насторожился. Возможно, он просто-напросто нелюбил англичан?

— Мне нужен господин Кольбах, — сказалБестужев. — По срочному делу. Не подскажете, где я могу его найти?

Француз словно бы расслабился, услышав это.«Интересно, — подумал Бестужев, — полное впечатление, что у негосовесть нечиста, не всякий визитер в радость…»

— О, пара пустяков, месье, — усмехнулся Жак.

Он ловко подхватил из кучи длинный нож с алой рукоятью и,усмехнувшись уголком рта, цепко сощурясь, что есть сил пустил его в стенкуфургона — столь молниеносно, что Бестужев и осознать не успел.

Должно быть, доска была прибита плохо, только с одногоконца, удар от глубоко вонзившегося ножа прозвучал чуть ли не гулким выстрелом.Приходилось признать, что месье Жак своё ремесло знает — клинок примерно натреть вошёл прямехонько в красно-оранжевый выпученный глаз ярко-зеленогокрокодила, разинувшего усеянную жутчайшими зубами пасть.

— У вас и крокодил есть? — с усмешкой спросилБестужев.

— Был, — ответил месье Жак с гримасой. — Таксебе рептилия… — Он, словно рыбак, хвастающий выловленным сомом, развелладони на расстояние примерно в полтора аршина. — Сдох в Базеле…

Тем временем квадратное окошко фургона распахнулось,высунулась лысая голова и зло завопила:

— Что за дурацкие шуточки, Жак! А если бы я стоял устены?

— Да ладно, месье Кольбах, а то я не знаю, где вашакровать, на которой вы в это время непременно лежите… — без малейшегосмущения ответствовал француз.