Книга Большая Сплетня - Светлана Успенская

После этого она моя — хотя бы внешне, для нескромных изучающих взоров со стороны! Для вящей дееспособности Большой Сплетни!

И вот уже вся контора бурлит и пенится, недоумевая. Из дамской комнаты доносится: «Ну что она в нем нашла?» — «Что ты, он такой душка!» — «Он всегда мне нравился». — «Я бы с таким никогда…» Обида через край, ненависть пополам с завистью. Женская безадресная ревность.

В мужской курилке обрывистый разговор. Зло выхаркиваются наружу непрожеванные слова. «Такая девка — и что она в нем нашла?» — «Этим сучкам нужно только одно…» — «Теперь он на коне, ее папаша прибережет для него теплое местечко, будь спок…» — «Да чего мне–то волноваться! Я–то сдохну на своем месте, не то, что он…»

Пока это только мечты, долгоиграющие планы…

Пока что Большая Сплетня натужно буксует. Ей нужны доказательства — а мне как воздух нужен корм для моей породистой курочки, питающейся зерном злоречивых пересудов, клюющей все подряд, что узрит ее тревожное бегучее око. Смятенно сканирующей пространство птичьего двора в поисках пищи.

Я иду к тебе, моя пташка по имени Большая Сплетня. Я — твой добрый хозяин. Я накормлю тебя, подсыпав отборного зерна.

Вот только где его взять?

Наблюдение дает свои плоды. Теперь я знаю, что Дана обедает в ресторане, расположенном наискосок от нашего офиса. Цены на бизнес–ланч там астрономические, заносчивые официанты, учуяв чужака, окатывают пришлого надменными взглядами, а чашка кофе стоит столько, сколько в обычной забегаловке целый литр!

Тем не менее пью свою чашку долго, с демонстративной неспешностью просматривая «Коммерсантъ». Тяну резину, поджидая ее. Планирую разговор.

«Можно подсесть к вашему столику?»

«Да, пожалуйста».

«Что вы думаете о…»

«Вас правда интересует мое мнение?»

Конечно, меня интересует кое–что другое, но:

«Может быть, встретимся вечером, обсудим подробнее?»

«Почему бы нет…»

Увлекшись разговором, мы не замечаем, как заканчивается обед. Оживленно болтая, поднимаемся на лифте в контору. По дороге боковым зрением ловлю потрясенные взгляды сослуживцев.

Терехин: «Кажется, наш пентюх заарканил райскую птичку!»

Губасова: «Между ними действительно что–то есть! А я не верила…»

Фирозов, тревожась про себя: «Надо бы обойтись с ним полюбезнее… На всякий случай!»

Лида: «Это я помогла ему! Это я придумала…»

Отвечаю ей в своем разбушевавшемся воображении: «Да, солнышко, это ты придумала, и я не забуду твоей услуги!» Став главой отдела или даже начальником департамента, я приберегу для тебя по старой дружбе непыльную должность. В знак моей неувядаемой благодарности. Ведь как–никак мы сто лет друг друга знаем! «Только не говори Дане о том, кто это придумал…» — «Конечно, не скажу, Игорь! Я ведь понимаю, какое расстояние теперь между нами, вижу глубину разделяющей нас пропасти!»

Наперсточная чашка уже выпита, а Якушевой все нет. Черная крепкая жидкость плещется в желудке, провоцируя голодный спазм. Подхлестнутое кофеином сердце сумасшедше колотится, как будто трясется в тревожном предчувствии.

Официант глядит сквозь меня стеклянным взглядом. Я заслоняю ему горизонт. Я закрываю ему солнце. Я мешаю ему спокойно дышать.

Ладно, ладно, ухожу… Оставляю в кожаной книжке меню чаевые — большие, слишком большие для меня. Подавись, сволочь! Когда–нибудь, уже очень скоро, ты будешь пресмыкаться передо мной, а я буду смотреть на тебя как на пустое место. Когда–нибудь это обязательно случится!

Ухожу, свернув газету небрежной трубкой. Она так и не пришла.

По дороге в офис набрасываюсь на черствую булочку, старясь не думать о том, что изюм в ней подозрительно напоминает запеченного в тесте таракана. Позже узнаю: начальство всем кагалом отправилось на деловую встречу — и Рыбья Кость, и Леди Ди, и Чигасов… День прожит зря!

Официанты смотрят на меня как на личного врага. Иногда — как на приблудную кошку, которую не гонят прочь лишь из жалости. Почему — непонятно, ведь народу в зале, несмотря на обеденное время, с гулькин нос. Наверное, своей куцей чашкой кофе я наношу удар по их самолюбию, поддержанному черными бабочками неудачливых пианистов. Нет ничего несноснее высокомерия лакеев!

Однако, хотят они того или нет, им придется смириться с моим присутствием. Я пью кофе, демонстрируя безудержное наслаждение. Но как я ненавижу этот кофе! Как болит от него желудок! Однако самоотверженно глотаю адское варево так, будто каждый глоток приближает меня к неведомой цели. Я хожу в ресторан до тех пор, пока в один прекрасный день не осознаю — прошла уже целая неделя, а я ни на йоту не приблизился к своей мечте.

Леди Ди появляется в ресторане вместе с Чигасовым. Щебечет самозабвенно, как тропическая птичка. Садится у окна, бросает официанту, поправив небрежность милым оскалом ничего не значащей улыбки: «Мне как обычно». При ее появлении хмурые лица подавальщиков зримо светлеют. Официанты носятся, как июльские мухи в полдень, тепля на лицах угодливые ухмылки.

В чем тут дело? В чаевых? Или в том, что им нравится обслуживать не хмурого типа в плохих ботинках, а хорошенькую девицу на острых каблуках? Или дело во флюидах уверенности, которые лучеобразно расходятся вокруг Якушевой? Которые пьянят их так же, как и меня?

Мне не удается перекинуться с Леди Ди словом или хотя бы обменяться взглядами. Она вполголоса беседует с Чигасовым, стараясь не нарушать молитвенную тишину в храме желудка (в храме моего больного желудка!). Я тщетно напрягаю слух. Газета дрожит в руках, а расфокусированный взгляд не в силах прочитать ни строчки.

Когда она протягивает кредитку, расплачиваясь за обед, я тоже заржавело подымаюсь из–за стола. Еще один даром прожитый день…

Ее замыленный взор равнодушно скользит по моей фигуре, скатывается по лицу, как лыжник по обледенелой горке, — не оставляя следа.

Терпение, терпение, терпение! А что еще мне остается?

Случайно, на повороте офисной лестницы, одним боком прижавшись к перилам, подслушиваю ее разговор с подругой. А вдруг они говорят обо мне? Вдруг?

— Сколько? — интересуется Дана.

— Двести пятьдесят.

— Светлые или темные?

— Светлые.

Нахмур светлой бровки, изгиб пухлой губы.

— Я бы взяла…

Обычная легковесная болтовня двух хорошеньких дамочек. О чем они треплются? О новой туши, на пятьдесят процентов (если верить рекламе) увеличивающей ресницы? О хорошеньких туфельках с весенней распродажи?

Лихорадочный перебор в мозгу — что еще может интересовать ее, мою тонкую, мою недостижимую прелесть? Было бы кощунством заподозрить ее в интересе к чему–либо, кроме приятных женских пустячков: духов, пудр, ярких тряпок, кокетливых сумочек — будуарной прелести вещественного женского мира.