Книга Ne-bud-duroi.ru - Елена Афанасьева

Надев на голову шапочку, только бутылочный цвет которой мешал принять его за повара, Валера вышел. У врачей, наверное, как у меня, существует разделение на две жизни. В жизни бытовой жалко и сдохшего попугая дочки, а на работе срабатывает стальная защита. Иначе не выжить. И дело не сделать.

Вернувшаяся Даша принесла опломбированный пакет. Сквозь синеву полиэтилена проступали фосфоресцирующие оранжевые полосы куртки, которую я купила Джою прошлым летом в Шанхае. Отснимав тогда под дождем положенную встречу лидеров в чайном домике резиденции Сунджао, за время, оставшееся до итоговой пресс-конференции, собралась побродить по Нанкину. Но подъезды к главной торговой улице были перекрыты: коммунистические лидеры, как водится, не утруждаясь заботой о населении, для удобства высоких гостей попросту прекратили все движение в центре города. Даже по аккредитации я больше часа добиралась туда, куда накануне доехала за полдоллара и за семь минут. В итоге времени осталось на один забег в магазин, и ничего, кроме куртки для сына, купить не успела.

Теперь эта залитая кровью куртка с дырой посредине лежала на кушетке вместе с простенькими часами, золотым крестом и читательским билетом, в котором рядом с фотографией сына значилось «Жуков Дмитрий Никитич».

Рядом плакал Димка…

В последний раз Димка плакал добрый десяток лет назад, в Шереметьево-2, когда понял, что папа уезжает навсегда. Тогда он как-то сразу стал маленьким мужчиной. Может, почувствовал ответственность за нашу сократившуюся до минимума семью. Но с тех пор он не плакал. По крайней мере при мне.

Сейчас он сидел на продавленной кушетке в гулком, холодном даже в нынешнюю теплынь коридоре и по-детски растирал глаза кулаками.

— Он ко мне шел. Понимаешь? Он ко мне шел, а его убили. В Спасоглинищевском, почти около нашего двора… Скоты. Ни за что же.

Димка смотрел перед собой невидящим взглядом и повторял:

— Он такой там, совсем живой… И улыбается…

Из больницы пришлось ехать в отделение милиции, объяснять, почему убитый совсем не убитый, а живой, а вместо него убит другой.

Дежурил тот же самый лейтенант Дубов, который несколькими часами ранее записывал наши показания по поводу взорвавшихся машин. Теперь Димка долго рассказывал, как вчера, в дождь, дал свою куртку знакомому — в одной компании сидели в «Китайском летчике». В куртке остался читательский билет. Днем хотел пойти в библиотеку к зачету готовиться, да вспомнил, что читательского нет. Парень позвонил в начале двенадцатого ночи, сказал, что снова идет в «Китайский летчик» и по пути занесет куртку. Но не дошел.

— Это понятно, но почему вы поехали искать его по больницам?

— Мы не поехали его искать. Мы поехали зашивать мне голову, — пыталась объясниться я. Голова болела и мешала излагать мысли членораздельно. — Я голову о комод разбила, когда увидела труп и упала…

— Еще один труп?! — вскинул торчащие ежиком брови лейтенант.

— То есть не труп… Это я с перепугу подумала, что труп. А это не труп, друг сына хотел его разыграть, а я некстати дверь открыла.

— Ничего себе, розыгрыши! А этот ваш друг не мог на полном серьезе разыграть…

— Толич! Нет, что вы! Это же шутка была. Толич, масдай, у нас дома весь вечер сидел. И сейчас там сидеть должен.

Лейтенант смотрел все суровее.

— Я, конечно, верю в случайные совпадения, но… Не кажется ли вам, что за один день два случая со смертельными исходами вокруг вас — это многовато…

Нам казалось, но… Что тут было поделать. Не рассказывать же было милому мальчику-лейтенанту про ne-bud-duroi.ru. Не быть же действительно дурой. Затаскают по допросам, а мне завтра на съемку в правительственное Астахово.

Наркоз стал отходить, голова болела нещадно, шов казался не двухсантиметровым, а километровым. Полное ощущение, что шов оттягивает на себя кровь не только из головы, но и из всего тела, доводит ее до кипения и впрыскивает обратно. И кровь, горячая и вязкая, катится не по сосудам, а по всему телу, доводя все свои «русла» до жжения.

Из глаз катились слезы. Не потому, что мне хотелось плакать — заплакать, в голос, по-бабьи завыть, при всем желании не получилось бы. На свою беду, я разучилась плакать. А то, что вытекало сейчас из-под век, было обычной реакцией на плохое освещение и жжение в глазах. Разглядывая мрачное помещение милицейского участка, я почему-то думала не обо всем, за день на нас свалившемся, а о том, есть ли химическая формула слез.

Заставив подписать показания, лейтенант Дубов отпустил нас «до утра». Но до утра было еще далеко.

— Кто такой «масдай»? — снова усаживаясь на байк, спросила я у сына.

— Э, мать, ты-то откуда таких словечек понахваталась?

— Сам же дважды назвал Толича масдаем. Когда я, шарахнувшись, в себя приходила, и сейчас, когда Дубову о нем рассказывал.

— От английского must die. Смысл — крайнее неодобрение. Билл Гейтс масдай. «Спартак» — масдай. Толич туда же, масдай! Додумался!

— А Билл Гейтс при чем?

— «Казалось бы, при чем здесь Лужков», — аполитичное дитя процитировало единственное, что помнило из политической реальности последних лет. — Билл Гейтс, как и Лужков, ни при чем. Еще вопросы будут?

— Никак нет. Спать!

Куда там спать! Около нашего подъезда мы застали перепуганного Толича. Пока поднимались по лестнице и мальчишки, пыхтя, тащили пыльный мотороллер на последний этаж — лифт ездить по-прежнему не хотел, — Толич, без конца талдыча, что он не виноват, рассказывал. Минут через сорок после того, как мы уехали, позвонили из милиции и потребовали, чтобы кто-то, «кто знал Жукова Дмитрия Никитича, 82-го года рождения», прибыл для опознания его тела.

— Сказали, что тебя, Джойка, убили…

— Долго жить будет, — только и нашлась я, что сказать.

— Я не поверил. По мобильному звонить стал, — бормотал с трудом приходящий в себя Толич, — но труба зазвонила на столе.

— Забыл телефон, — признал Джой.

— Вот я и поехал. Ключ из замка вынул, с обратной стороны запер. Я точно все запер, Евгеньандрена… Приехал в больницу, там сказали, что это не ты…

— Это Сапунок… В моей куртке…

— Но я не знал… Мне сказали, что вас в милицию отправили. Я решил домой. Приехал…

С этими словами мы достигли нашей лестничной площадки. И увидели приоткрытую дверь…

— Теперь не закрывается, — бормотал Толич. — Я вернулся, а тут…

«Тут» было все вверх дном. С порога заметно, что за время отсутствия Толича кто-то изрядно похозяйничал. Из шкафов, комодов, с антресолей и с книжных полок все было вывернуто на пол. Я и не представляла, что в моей квартире столько вещей. И где это они умещаются в обычном состоянии?