Книга Твоя жена Пенелопа - Татьяна Веденская

Нет. Надоело все. Еще и на звонки, главное, не отвечает… Нет, больше так нельзя. Ищите себе другую белошвейку! Надо собрать вещи, дождаться его и хлопнуть дверью! Как говорит подруга Анька: она себя не на помойке нашла!

Нина повернулась, решительно направилась из кухни в комнату, распахнула дверки платяного шкафа. И вдруг ожгло мыслью – а может, случилось что? Она тут сидит, на обиду вся изошла, в белошвейки себя записала… А вдруг? Вдруг и впрямь с Никитой что-то случилось? Может, надо по больницам, по моргам звонить? Или его родителям для начала? Хотя родителям – не стоит… Зачем их пугать? И паниковать тоже не надо. Первый час ночи – еще не время для паники. Лучше отвлечься на что-нибудь. Например, телевизор включить, всмотреться в какую-нибудь ночную киношку пострашнее. Говорят, успокаивает.

Нина устроилась на диване полулежа, нажала на кнопку пульта. О, а вот и ужастик с вампирами. Кажется, только начался. Надо посмотреть, что там…

Не посмотрела. Уснула, и сама не заметила, как. И вздрогнула, почувствовав на плече теплую ладонь Никиты. Открыла глаза – склонился над ней, улыбается. Глаза чуть осоловелые, плещут умильным добродушием.

– Нинусь, ты чего? До постельки не смогла добрести? Свернулась калачиком, как сирота. Пойдем, я тебя баиньки уложу.

Нина села на диване, провела ладонями по лицу, проговорила злобно:

– Сам иди баиньки, понял?

– Нинусь, ты чего? Не понял?..

– Да все ты прекрасно понял, не надо мне твоего сюсюканья! За идиотку меня держишь, да?

– Хамишь, Нинусь. Не люблю, когда ты хамишь. Мы так не договаривались.

– А как, как мы договаривались? Что ты будешь гулять, а я буду по этой съемной квартире круги наматывать, с ума сходить от обиды? И какой смысл тогда вместе жить, не понимаю?

– Ну извини, Нинусь. Как-то время не рассчитал, каюсь. Сегодня у Боба родители развелись, сама понимаешь, депрессанул парень. После лекций затащил нас в кафе, то да се, потом в клубак завалились…

– А меня с собой позвать – слабо?

– Так там одни мужики были, Нинусь. Боб не стал бы при тебе со своими надрывно-душевными песнопениями выступать. Тем более ты же к родителям собиралась!

– А позвонить, предупредить никак нельзя было?

– Не-а. У меня батарея на телефоне еще днем села.

– Ну да… И больше ни у кого телефонов не оказалось… Во всем клубаке – ни одного телефона, да?

– Нинусь, ну что ты наехала-то, не понимаю… Нашла время, два часа ночи! Пойдем лучше спать, а? Голова раскалывается… А мне, между прочим, рано вставать, я машину на стоянке у клуба оставил. И у меня завтра трудный зачет, к твоему сведению!

– А у меня, к твоему сведению, трудный рабочий день! У нас проверяющие придут из архитектурного надзора! А я всю ночь не сплю, бегаю от окна к окну, как жужелица!

– Так спала бы… Кто не давал-то?

– Слушай, Никит… Вот скажи мне… Мы с тобой вместе живем, да?

– Ну да…

– Значит, мы некоторым образом близкие люди, ведь так?

– Конечно, близкие. Еще какие близкие.

Состроив нарочито умильную рожицу, он смешно вытянул губы трубочкой, потянулся к ее щеке с поцелуем. Сердито отстранившись, Нина продолжила:

– Тогда я тебе открою страшную тайну, Никит! Когда близкий человек вдруг надолго пропадает, другой близкий человек за него волнуется и тревожится! А вдруг, не дай бог, с ним что-то случилось! Это у всех так, Никит! У тех, которые близкие! И надо быть последней равнодушной сволочугой, чтобы…

– Нин, ну не начинай, а? Давай завтра эту тему разовьем и обсудим… Пусть я буду сволочугой, согласен, но честное слово, с ног валюсь… Я в душ, ладно?

Поднявшись с дивана, Никита поплелся в ванную, на ходу расстегивая пуговицы на рубашке. Нина, глядя ему вслед, залюбовалась невольно… Красивый, конечно. Даже со спины красивый. Аполлон в миниатюре. Походка кошачья, грациозная. И стиль casual ему очень идет. Приталенная рубашка шоколадного цвета, узкие темно-синие джинсы. Да уж, не всем дается это casual, для него особое мужское обаяние требуется. За кажущейся простотой – элегантная небрежность в движениях, сытая барчуковая уверенность в себе, любимом и красивом. Ну как, как его не любить-то?! Ведь заворожил, обаял до невозможности. Никакого сопротивления внутри нет, сама себе не хозяйка.

А может, и черт с ним, с сопротивлением. Что ж делать, если любовь? Это же счастье – когда любовь!..

Нина вздохнула, тоже поднялась с дивана, пошла за ширму, где стояла кровать. Единственное, что они купили в эту съемную убогую квартиру – новую кровать. Можно сказать, шикарную. И покрывало атласное, и шелковое постельное белье… Очень забавно это хозяйство среди остальной убогости смотрелось, как бриллиантовая брошь на телогрейке. Даже пришлось ширмой прикрыть. Отгородиться будто. Не подсматривайте, наш мирок, недоступно интимный!

Вот именно, что мирок. Маленький. В нем хорошо обосновались. А в большом мире вместе жить как-то не научились. В большом мире каждый по-своему, получается. Вернее, это Никита – по-своему. А ей что? Ей остается – принять… И casual принять, и пресловутую свободу, и насмешливо-равнодушных родителей, Ларису Борисовну и Льва Аркадьевича. А не можешь принять – так руби этот гордиев узел, вместе с любовью руби. Не вписалась ты в этот мир, девушка, как ни старалась. Нет в тебе барчуковой природы, в ней родиться надо. Не зря же говорят, что кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Стало быть, и дочери слесаря – тоже слесарево. Да, наверное, так… Но ведь обидно же!

Хлопнула дверь ванной, Нина вздрогнула. Оглянулась – идет… Полотенце кое-как держится на бедрах. На ходу приобнял за шею, притянул к себе, прихватил слегка зубами за мочку уха. Душа замерла… От сильных рук, от запаха кожи с теплой волной дорогого парфюма.

– Не сердись, Нинуль. Ты чужая, когда сердишься.

– Ладно, не буду.

– Честно?

– Честно.

– Честно-честно?

– Отстань… Спать ложись.

– Все, Нинуль, отстал, сплю…

Никита рухнул на кровать плашмя, на живот, а полотенце отлетело в сторону, обнажив крепкие ягодицы. Повозился, со стоном натягивая на себя одеяло. Нина наклонилась, коснулась пальцами его предплечья, проговорила тихо:

– Спокойной ночи…

На дверной ручке в ванной висела его рубашка. С пятном на ободке воротника. С красным – даже на шоколадном фоне. Помада, стало быть. Чужая помада. Ах-х-х ты…

Нина села на край ванны, держа в руках рубашку. Да что ж это такое?.. Как на качелях – то вверх, то вниз… Даже спрятать следы преступления не удосужился. Как будто нарочно, чтоб она увидела… Или не нарочно? Или ему вообще все равно, что она чувствует? Да сколько же можно.

Болезненное недоумение толкалось внутри, суматошно подстраиваясь к частым ударам сердца, взбухало комком обиды. Значит, говоришь, чужая, когда сержусь?! А если тебе сейчас эту рубашку под нос сунуть? На, на, посмотри, что это такое? Разбудить и спросить – чужая я тебе, да? А эта, с помадой, не чужая?