Книга Хороший немец - Джозеф Кэнон

— Красивая.

Берни кивнул:

— Хотя и запрещенная еще несколько месяцев назад. Поэтому мне нравится ее играть. Правда, пальчики заржавели.

— Вашей аудитории понравилось. — Джейк кивнул на старика в холле.

Берни улыбнулся:

— Это он за пианино следит. Это их дом. Они живут в подвале.

И тут Джейк понял:

— Вот почему они так из-за тарелки.

— Это все, что у них осталось. Наверное, спрятали. Все остальное забрали русские. — Он обвел рукой комнату, из которой, как заметил теперь Джейк, исчезли все безделушки. Кофе с пирожными — всего лишь его фантазия. Он посмотрел на рояль — его покрывали следы от затушенных сигарет и круги от стаканов с водкой.

— Мы не знакомы. Я — Джейк Гейсмар. — Он протянул руку.

— Писатель?

— Если нет других таких, — ответил Джейк, невольно польщенный.

— Вы написали статью о Нордхаузене. Лагерь Дора, — сказал Берни. — Джейкоб. Иаков, как на иврите?

Джейк улыбнулся.

— Нет, как в Библии. Моего брата назвали Эзрой.

Берни пожал плечами.

— Берни Тайтель, — сказал он, пожав наконец руку Джейку.

— Я слышал.

Берни озадаченно посмотрел на него, пока Джейк не кивнул в сторону столовой.

— А, это. — Он отвел взгляд. — Ублюдок.

— Вы и впрямь не захотите вступать в его загородный клуб.

Берни кивнул:

— Нет, мне только хочется нассать в его бассейн. — Он встал и закрыл крышку рояля. — А вы что делаете в Берлине?

— Конференция. Ищу материал, как и все остальные.

— Я, наверное, не смогу заинтересовать вас нашей программой? Нам бы не помешала пресса. Здесь уже был «Лайф».[30]Они просто хотели знать, как тут наши парни.

— И как они?

— О, прекрасно, прекрасно. С местными никто не братается, поэтому сифилиса нет. Не мародерствуют. Никто не торгует на черном рынке. Только шоколадки раздают, комар носа не подточит. Любая мать может гордиться. Если верить «Лайфу». — Он взял папки и шагнул к двери.

Джейк закурил и внимательно посмотрел на Берни сквозь дым. Окружной прокурор, не мальчик, исполняющий Мендельсона.

— Что будет с Отто Клопфером?

Берни остановился:

— Отто? Дисциплинарный суд. Мелкая рыбешка для нюрнбергской команды. От трех до пяти, скорее всего. Затем опять станет водить грузовик. Но не у нас.

— Но вы же сказали…

— Мы не можем доказать факта убийства. Свидетелей из фургона не осталось. Если бы он не послал письмо, мы бы вообще ничего не доказали. Мы тут соблюдаем закон. Не хотим устраивать инквизицию, — сказал он тем же тоном, что и в столовой. — Упрощаем нацистам жизнь.

— Дисциплинарный суд — это вы?

Берни покачал головой:

— Мы стараемся не привлекать в качестве судей иностранных представителей меньшинств. А вдруг они… пристрастны. Я просто ищейка. В данный момент занимаюсь фрагебоген. — Он коснулся папок. — Анкетами, — перевел он. — Были вы членом партии? БДМ?[31]И тому подобное. Если они хотят получить работу, продовольственную карточку, должны заполнить анкету.

— И что, не лгут?

— Конечно, лгут. Но партийные архивы у нас. Так что мы проверяем. Вот люди, которые прекрасно ведут архивы.

Джейк пристально посмотрел на пухлые папки — точно сотни табличек на руинах.

— И вы можете по ним кого-нибудь найти?

Берни посмотрел на него:

— Возможно. Если они в американской зоне, — ответил он — спросил.

— Не знаю.

— На поиски в британских архивах потребуется время. У русских… — И не закончив, осторожно спросил: — Родственник?

— Знакомый.

Берни вынул ручку и что-то написал на клочке бумаги.

— Чем могу, помогу, — сказал он, вручив Джейку номер кабинета. — Приходите завтра. Чую, мою встречу в три часа отменят. — Он отошел от рояля, а затем обернулся: — Вы знаете, они должны быть живы.

— Да, спасибо. — Он положил листок в карман. — Может, по стаканчику?

Берни покачал головой:

— Надо пойти поработать. — Он сунул папки под мышку, снова опаздывая.

— Вы не сможете достать их всех, — сказал Джейк, слегка улыбнувшись.

Лицо Берни окаменело:

— Конечно, не смогу. Я по одному. Как они. По одному.

Наутро ему понадобился час с лишним, чтобы найти фрау Дзурис на одной из разрушенных улиц недалеко от британского штаба на Фербеллинерплац. Штукатурка с фасада осыпалась, обнажив пятна голой кирпичной кладки. На лестнице пахло плесенью и помоями — верные признаки неисправного водопровода. На второй этаж его провел сосед, который остался в коридоре на случай, если возникнут неприятности. За дверью слышались голоса детей, которые примолкли, едва раздался стук в дверь. Когда испуганная фрау Дзурис открыла дверь, донесся слабый запах вареной картошки. Она узнала его. Дрожащими руками пригладила волосы и втащила его внутрь, но в приглашении чувствовалось тревога, и по лицам детей Джейк понял, что это из-за формы. Не зная, как себя вести, она представила его каждому — невестке, троим детям — и усадила за стол. В другой комнате лежали два матраца, сдвинутые вместе.

— Я нашел вашу записку на Паризерштрассе, — начал он по-немецки.

— Для сына. Он не знает, где мы. Его забрали работать на востоке. Сказали, на несколько недель, а теперь сами видите…

— Вас бомбили?

— О, это было ужасно. Британцы ночью, америкосы днем… — Она быстро глянула на него — вдруг обиделся. — Почему они хотели все разбомбить? Они что, думали, мы — Гитлер? В дом попали дважды. Во второй раз…

Невестка предложила ему воды и села. Из другой комнаты выглядывали дети.

— Лина была там?

— Нет, в больнице.

— В больнице?

— Нет, не раненая. Она там работала. В Элизабет. Вы знаете — больница на Люцовштрассе. Я говорила, что это бог ее оберегает за добрые дела. А другие, в подвале — не выжили. Герр Блох, его Грета, остальные. Они их убили. — Еще один взгляд. — Герр Блох отказывался ходить в общественное бомбоубежище. Только не он. А я никогда не доверяла подвалу. Он недостаточно глубокий, говорила я, и, видите, так и оказалось. — Она ломала руки, и Джейк видел, что кожа у нее на предплечьях болтается складками, как тесто. — Ужас, столько мертвых. Вы не представляете, всю ночь…