Книга Примархи - Грэм Макнилл

Приглашение Люция заинтриговало многих, и они приходили по двое и по трое, надеясь на новое развлечение, способное пробудить их интерес хоть на некоторое время. То, что приглашение поступило от Люция, никогда не проявлявшего внимания к делам Братства, было уже достаточным поводом на него откликнуться. К тому времени, когда Люций решил, что пора действовать, перед ним стояло двадцать воинов.

Больше, чем он ожидал.

Пришел первый капитан Каэсорон и Марий Вайросеан, и, что более важно, если подозрения Люция верны, пришел апотекарий Фабий. Вслед за ними явились Калим, Даймон и Крисандр, а также Руэн из Двадцать первой роты. Затем пришли Гелитон и Абранкс, и еще кто-то, чьих имен Люций не потрудился запомнить. Собравшиеся смотрели на него с легким изумлением, поскольку в ордене обычно относились к нему с изрядной долей презрения. Люций старался сдерживать свой нрав.

— Зачем ты нас позвал? — спросил Калим. На его унылом лице поблескивали многочисленные кольца и зазубренные крючки. — Это братство для нас теперь ничего не значит.

— Я хочу вам кое-что рассказать, — сказал Люций, глядя на первого капитана Каэсорона.

— Рассказать о чем?! — взревел Вайросеан, не сознавая, насколько громко звучит его голос.

— Фулгрим не тот, за кого себя выдает, — объявил Люций, стараясь сразу же пробудить в них интерес. — Это самозванец.

Крисандр расхохотался, так что кожа на его лице потрескалась. Остальные присоединились к его смеху, но ярость Люция сдерживал тот факт, что Каэсорон и Фабий заинтересованно прищурились.

— Я должен бы убить тебя за такие слова, — заявил Даймон и выхватил из наспинного крепления тяжелый, усыпанный шипами молот.

Одного удара этого чудовищного оружия было достаточно, чтобы сокрушить любого, кому не повезло оказаться в пределах его досягаемости.

Руэн обошел Люция сзади, и из-за спины послышался шорох обнажаемого кинжала убийцы. Он даже облизнул губы, ощутив привкус яда на его лезвии.

— Я знаю, что это звучит невероятно, — произнес Люций.

Теперь его жизнь висела на волоске. Одно дело — справиться с горсткой солдат Гвардии Феникса, но сразиться с двумя десятками капитанов легиона — это совсем другое. При мысли о таком сражении он усмехнулся, хотя и понимал, что шансов остаться в живых у него нет.

— Пусть он говорит, — шипящим шепотом проговорил Фабий. — Я хочу послушать мечника. Интересно, что навело его на подобные мысли.

— Ага, пусть щенок выскажется, — поддержал Каэсорон и занял позицию рядом с Даймоном.

Марий Вайросеан снял с плеча акустическую пушку, провел покрытыми рубцами пальцами по контурам гармоник, и орудие отозвалось низким зубодробительным гулом, на несколько мгновений заполнившим обзорную палубу.

Остальные члены Братства образовали круг, и Люций, как бы он ни наслаждался смертельной опасностью, ощутил себя удивительно живым. Крисандр, глядя на него черными, как у примарха глазами, провел украшенным крючками языком по губам и вытащил из живой плоти обнаженного бедра кинжал с алым лезвием.

— Я сдеру с тебя кожу, Люций, — пообещал он и слизнул с клинка капли застывшей крови.

Калим отстегнул с кольчатого пояса свернутый кнут, по всей длине которого блестели острые клыки карнодона, а на конце имелся встроенный усилитель боли. Кнут, пульсируя, словно тело змеи, обвился вокруг ноги своего хозяина. Абранкс освободил от ножен пару мечей, а его побратим Гелитон надел усиленные загнутыми шипами рукавицы.

Они подошли ближе, сжимая круг, и стали описывать ужасные мучения, которым подвергнут наглеца, посмевшего отнять у них время. Каждый из капитанов старался превзойти своих собратьев, но Люций заставил себя проигнорировать все угрозы.

— Говори, Люций, — велел Каэсорон. — Убеди нас в том, что мы обмануты.

Люций смотрел в безжизненные глаза Каэсорона и надеялся, что первый капитан станет его союзником.

— Я мог бы и не делать этого, не так ли? — спросил Люций.

— Ты глупец, если думаешь, что я тебя не убью, — ответил Каэсорон.

— Я знаю, что ты можешь убить меня, первый капитан. Но я не это имел в виду.

— А что же ты имел в виду? — проворчал Калим, щелкнув кнутом, оставившим на покрытии палубы кровавый след.

Люций обвел взглядом лица собравшихся. Кто-то сохранил свой патрицианский облик, присущий всем воинам до Исстваана, лица других скрывали причудливые маски из кожи или бесполые фарфоровые лики клоунов. Но большую часть лиц обезобразили глубокие раны, неоднократные ожоги, химические рубцы и многочисленный пирсинг.

— Потому что ты и сам об этом знаешь, первый капитан, не так ли? — сказал Люций.

Каэсорон усмехнулся, что было не слишком легко, учитывая как мало осталось от его лица. А блеск ликующего безрассудства в его взгляде подтвердил подозрения, которые зародились еще на Призматике.

Каэсорон знал, что Фулгрим не тот, за кого себя выдает, но для того, чтобы убедить всех остальных, одного союзника Люцию было недостаточно.

— Вы и сами это заметили, братья, — сказал Люций, глядя, как Калим обвивает свое тело тугими кольцами бича. — Фениксиец разговаривает, но это не его голос. Он говорит о славных битвах так, словно сам не принимал в них участия. Он едва помнит войну против лаэр, а об остальных победах повествует так, будто прочел о них в учебнике истории.

— Прошлые войны, — фыркнул Руэн, пробуя на вкус яд со своего кинжала. — Они велись во имя другого. Какое мне дело до воспоминаний о них?

— Я забыл, кем был в прошлом, — сказал Гелитон. — Важно то, кем я стал сейчас.

— Дурной сон, от которого мы проснулись, — добавил Абранкс. — Если примарх забывает о нем, это хорошо.

Кольцо воинов настолько сузилось, что Люций обнажил свои мечи. Гелитон хлопнул его по наплечнику шипованным кулаком. Довольно сильно, чтобы причинить боль, но недостаточно, чтобы спровоцировать ответную реакцию. Люций подавил инстинктивное желание снести голову ублюдку. Затем щелкнул кнут Калима, и Люций поморщился, когда на его плече остались кровавый след и белый клык, застрявший в броне.

Кинжал Руэна ударил в рану, нанесенную кнутом Калима, яд мгновенно зажег пламя в нервных окончаниях плеча и вызвал сильные судорога. Люций покачнулся, перед его глазами заплясали яркие разноцветные огни.

— Я видел его портрет в «Ла Фениче», — сквозь стиснутые зубы произнес он. — Это он. Он, каким был до побоища.

Люций ощутил, как жажда убийства окружающих его воинов немного утихла, и тогда слова полились неудержимым потоком.

— Вы все видели его, все видели сияние его жизни. Это был настоящий Фулгрим, каким он должен был оставаться вечно. Ослепительное воплощение совершенства. Торжество непреходящей красоты. В нем мы видели все, к чему стремились, видели образ, достойный нашего поклонения. Я видел его, сияющий облик исчез. Такое впечатление, будто они поменялись местами, словно души близнецов, перемещенные каким-то сверхъестественным способом.