Книга Меморист - М. Дж. Роуз

«Трагическая увертюра» Иоганна Брамса зазвучала самыми зловещими нотами.

— Папа? — громко окликнула Меер, удивленная тем, что в ее голосе прозвучало столько страха.

Ответом ей стала только музыка. Меланхоличные кларнеты уступили место быстрому и громкому финалу.

— …Wien Philharmonics geleitet von Simon Posner[9].

Меер стремительно обернулась, но у нее за спиной никого не было.

— Die Zeit ist neun dreißig[10]…

Только теперь до нее дошло, что это голос диктора радио, доносящийся из колонок стереосистемы, примостившихся на книжных полках. Но почему радио включено, когда дома никого нет? Должен же быть кто-нибудь, кому можно позвонить и узнать, где отец. Или, быть может, лучше просто вернуться в гостиницу и дождаться, когда он сам позвонит.

Выйдя в коридор, Меер повернула не вправо, а влево. За распахнутой дверью открылась спальня, где на первый взгляд все было в порядке. Быть может, она напрасно встревожилась. Теперь по радио передавали сюиту из балета «Жар-птица» Стравинского. Задержавшись, Меер слушала жизнерадостную мелодию двадцать секунд, минуту, и тут, когда она, наконец, несколько успокоилась, до нее дошел аромат. Вербена. Сколько себя помнила Меер, таким одеколоном пользовался ее отец. Причем сейчас это было не тонкое дуновение, а плотное облако запаха. Переступив через порог, Меер увидела на туалетном столике лужицу золотистой жидкости и осколки флакона. Определенно, здесь что-то случилось.

Развернувшись, Меер направилась, как она полагала, в сторону гостиной и входной двери, но вместо этого оказалась на кухне, где ее внимание привлек звук равномерно падающих капель. Меер не могла объяснить, почему ей показалось так важно закрыть кран, перед тем как выйти из дома. По пути к раковине она споткнулась и опустила взгляд, ожидая увидеть ножку стула, но это была туфля. Меер наклонилась, чтобы убрать туфлю с дороги. Вот только туфля оказалась надетой на ногу. Под столом кто-то лежал. Отец?

Девушка сглотнула готовый сорваться крик. Ее дыхание выплескивалось судорожным хрипом. Опустившись на четвереньки, она заглянула под стол.

Нет, это был не отец, а какая-то незнакомая женщина. Лет шестидесяти. Коротко остриженные седые вьющиеся волосы, обрамляющие миловидное лицо. Одним взглядом Меер вобрала так много: большой багровый кровоподтек на правой щеке женщины, зигзаг засохшей крови, начинающийся в уголке губ, левая нога, судя по всему, сломанная, вывернутая под неестественным углом. Неужели эта женщина неловко упала? Но тогда почему она заползла под стол? Нет. Судя по тому, как у женщины были задраны рубашка и брюки, ее сюда затащили. На руке блеснули золотые часы.

— Не волнуйтесь, сейчас я вызову помощь… — сказала незнакомке Меер, в то же время мысленно обрабатывая безжизненную бледность лица, немигающие глаза и застывшую позу.

Быстро протянув руку, Меер схватила женщину за запястье. Ее кожа оказалась холодной. Такой же закоченевшей, какой несколько минут назад была сама Меер. Нет, холоднее. Неужели женщина мертва?

Раздался звонок в дверь, и в сознание Меер ворвалась фальшивая мелодия. Затем послышался крик: «Эй, есть кто-нибудь дома?» Мужской голос, низкий, с немецким акцентом.

Это был голос не ее отца.

ГЛАВА 11

Женева, Швейцария

Суббота, 26 апреля, 10.00

— Я очень признателен вам за то, что вы принесли оригинал письма, — сказал доктор Карл Сметтеринг, склоняясь над столом и всматриваясь в корявые, неразборчивые буквы, выведенные слегка выцветшими черными чернилами на пергаменте.

— Качество копии было близким к идеалу, — с сожалением промолвил Джереми Логан.

— Но все же это была копия. Раньше вас это никогда не беспокоило, что же произошло на этот раз?

— А вы разве не слышали о том, как месяц назад на аукционе «Сотбис» в Лондоне всего за несколько дней до торгов оригинал был подменен копией? Поддельный автограф был продан за несколько тысяч. Так и не удалось установить, как такое могло произойти, но с тех пор все мы стали более осторожны. А тут еще вчера информация об этом письме просочилась в «Трибьюн»…

— Можете не говорить. Как это могло случиться?

— Конфиденциальная информация, способная стать газетной сенсацией, продается за очень хорошие деньги. Я занес данные в компьютер нашего салона, защищенный паролем, но, по-видимому, кому-то удалось взломать защиту и получить доступ к моему заключению. Такое уже случалось прежде, но я рассчитывал, что с новой системой защиты такого больше не произойдет.

— Технологии… — Карл буквально выплюнул это слово.

— Да, но неприкосновенность наших тайн является священной. Мы обязаны ценить доверие, оказанное нам клиентами.

— Что ж, я очень сожалею, но работать с копией — это все равно что смотреть на репродукцию, а не на саму картину. Ответы, разыскиваемые мной, таятся в нюансах, — поместив письмо под микроскоп, эксперт стал рассматривать букву за буквой. — Мне нужно увидеть не только почерк, но и то, как чернила держат линию, как впитываются в бумагу, какой нажим оказывало перо, есть ли на бумаге царапины, подтеки. Это ключи, Джереми, ключи к разгадке.

— Я все понимаю. Но все же везти оригинал было большим риском.

Вот почему Джереми поехал на машине, а не полетел самолетом; он не повез бы документ, не имея оружия.

— Для ученого вы всегда отличались завидным мужеством. Но в чем тут дело? Определенно, письмо Бетховена к Антонии Брентано является волнующей находкой, и все же одним только этим вашу реакцию не объяснить. Тут есть нечто большее.

— Вы сами все поймете, когда прочитаете письмо.

— Ради него можно пойти на убийство?

— Мы с вами знаем, ради каких пустяков люди идут на убийство.

Отодвинув микроскоп, Сметтеринг прочитал текст письма. Закончив, он бросил взгляд на Джереми, покачал головой и вздохнул, словно ему на плечи возложили тяжкую ношу. Ничего не сказав, эксперт снова склонился над текстом, теперь читая его не слева направо, как оно было написано, а справа налево, и не сверху вниз, а снизу вверх. Для него было очень важно взглянуть на слова, вырванные из контекста, потому что иногда какие-то особенности становятся более заметны, если увидеть их в новом ракурсе.

Джереми принялся расхаживать по комнате, оглядывая обстановку. За все те годы, что он навещал «мастера», как он называл Карла Сметтеринга, в этом чистом и просторном помещении ничего не изменилось. Ни новой картины, ни цветка. На письменном столе из светлого дерева были всего два предмета: черный микроскоп и стройная черная настольная лампа, обеспечивающая шесть уровней яркости; все остальные инструменты, необходимые в ремесле, лежали в ящиках.