Книга Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Саймон Роулингс попал в десятку и восторженно вскинул руку. Теперь все его внимание сосредоточилось на секторе пять… Никто не увидел, как незнакомец выскользнул из бара, и не услышал, как закрылась дверь.

* * *

Вечер был тихий, как всегда. Кэррик сидел один в дежурной комнате. Виктор и Григорий ушли с Боссом и его женой. Домработница помыла посуду, прибралась и расставила тарелки в кухне, после чего поднялась на площадку у детской и устроилась в большом уютном кресле. Там ей предстояло провести весь вечер.

Тишина ему не нравилась. Тишина ведет к самоуспокоенности, а в такой работе самоуспокоенность почти наверняка смерть.

Джонни Кэррик уже прочитал газету и разгадал два кроссворда. Телевизор был выключен.

Жизнь его состояла из двух половинок, которые то складывались, то расходились, и он мог бы с полным правом сказать, что испытал на себе всю тяжесть обмана. Одна из этих половинок была его фактической биографией, другая — легендой. В тот вечер, сидя перед мониторами, он думал о настоящей своей жизни, о детстве.

В свидетельстве о рождении значились имя матери, Агнесс Кэррик, и адрес ее родителей, Дэвида и Мэгги Кэррик, школьных учителей. Та графа, где должно было стоять имя отца, пустовала. Свидетельство было подлинное, и в него при желании мог заглянуть каждый — бандит, частный детектив или русский мафиозо, — кто пожелал бы проверить его данные.

Мониторы показывали несколько картинок — переднее крыльцо, задний сад, заднюю подвальную дверь, лестничную площадку у детской. Из всех камер наблюдения поворачивалась только одна, та, что стояла над передним крыльцом. Если и была на свете работа скучнее, чем смотреть вечером на мониторы, то Кэррик о таковой пока еще не знал.

По указанному в свидетельстве о рождении адресу желающий мог бы обнаружить домик в деревне Кингстон, окна которого выходили на устье реки Спрей. Сюда приходил нереститься шотландский лосось, и с рекой же были связаны самые яркие детские воспоминания: весной на Кейрнгормском хребте таяли снега, и бурный поток, неся с собой громадные камни, устремлялся к серому Северному морю. Впечатляющее зрелище для мальчишки. В прочих отношениях жизнь приятными сюрпризами не баловала. Джонни узнал, что мать его в двадцать лет отправилась искать счастья в Лондон, завела там роман с женатым мужчиной и через какое-то время вернулась в родительский дом уже с ребенком. Потом она нашла работу на фабрике в Мосстодлохе. Мальчику пришлось нелегко. Бабушка и дедушка искали опору в церкви, куда ходили каждое воскресенье. Они и старались любить внука-бастарда, но любовь эта давалась им с трудом. Тогда же Джонни узнал библейское значение своего имени. Сохранилась в памяти и такая картина: старик сжимает его запястья и горячо шепчет в лицо: «Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской». Деда звали Дэвидом, и мальчишке казалось, что они и впрямь братья, и что старший постоянно присматривает за ним, не спускает с него глаз. Порой от такого неослабного внимания делалось душно; хотелось убежать на берег реки, сесть на камень и наблюдать за тюленями и выдрами, не чувствуя на себе тяжелого взгляда деда. Реальное детство стало частью легенды. Джонни окончил школу в городе Элджин. Ранним июньским утром он сел в автобус и уже через несколько часов переступил порог призывного пункта в Инвернессе, где попросил зачислить его в парашютно-десантный полк. К такому выбору юношу подтолкнул дед — Дэвид Кэррик ужасно боялся высоты.

Зазвонил телефон.

Он резко выпрямился. Глаза метнулись сначала к мониторам, потом к телефону, стоявшему сбоку на полке и подключенному к отдельной линии. Телефоны, которыми пользовалась семья, в подвале не звонили. Кроме него, в дежурке никого не было, и он снял трубку. Звонили из другого мира, мира легенды.

Джонни коротко представился.

— Боже, это ты, сержант? Ты?

Голос принадлежал Саймону Роулингсу, но звучал непривычно — хрипло, напряженно, через силу.

— Что случилось?

— Чертова жизнь придавила, вот что случилось. Самому не верится. Разрешили сделать один звонок, и я звоню тебе. Был в клубе, играл в дартс. Ты меня знаешь, я не принимаю. После игры сажусь в машину, отъезжаю. Через сотню ярдов, я и повернуть не успел, останавливают. Проверяют на алкоголь — результат положительный. Если бы не это, ни за что бы не поверил. Объясняю, что, должно быть, кто-то чего-то подлил, а полицейский в ответ, мол, все так говорят. Я говорю, у вас что-то с прибором не так. Сержант отвечает, нет, с прибором все в порядке. В общем, ночь проведу здесь, так уж заведено. Хуже всего то, что теперь меня лишат прав на двенадцать месяцев. Я им объясняю, мол, ребята, без прав мне хоть в петлю лезь — разводят руками. Так что расскажи Боссу. Когда увидимся, не знаю, потому что Босс будет рвать и метать. Если…

Из трубки полетели короткие гудки.

ГЛАВА 3

9 апреля 2008

Виктор рассказал все Боссу.

— Нет, это невозможно, — покачала головой Эстер. — Такого не может быть.

Они лишь недавно вернулись с приема, и Виктор уже успел побывать в дежурке. Вечер прошел хорошо. Новая жизнь в Лондоне вообще складывалась для Иосифа Гольдмана успешно, его повсюду принимали, ему повсюду были рады. Он купил какую-то картину, переплатив за нее едва ли не вдвое, но зато, когда молоток упал в третий раз, получил богатую порцию аплодисментов. Многие поздравляли его, благодарили за щедрость; организаторы благотворительного фонда для страдающих от лейкемии, рака щитовидной железы и почечной недостаточности детей Чернобыля один за другим подходили, чтобы пожать ему руку; Эстер сияла от удовольствия. Потом вернулись домой. Дверь открыл Джонни. Выглядел он не лучшим образом, но Иосиф Гольдман ничего такого не заметил. Григорий с Виктором спустились в дежурку выпить кофе. Эстер, присев на подлокотник кресла, массировала мужу шею, когда Виктор вернулся с неприятной новостью.

— Не могу поверить, что Саймон сделал это. Невероятно.

О «невозможном» Виктор рассказал спокойным, лишенным каких-либо эмоций голосом. Коротко, четко — только факты. Ничто в словах Виктора не отражало его личного отношения к случившемуся. Вне контроля остались только глаза, в которых, не особенно таясь, застыло презрение к иностранцу, допущенному так близко к семье. Виктор не был человеком Гольдмана. Когда-то эти двое, Виктор и Михаил, работали в аппарате Комитета государственной безопасности в Перми и занимались политическими диссидентами. Потом они перешли в другой отдел и, уже работая с уголовной полицией и предлагая бизнесменам защиту от бандитов во время массовой распродажи государственной собственности, поняли, что оказались по другую сторону баррикад. Они ушли из КГБ, перебрались через баррикады — переступая, когда требовалось, через канавы, — и предложили свои услуги Ройвену Вайсбергу. Они придали бизнесу некий оттенок респектабельности, принесли с собой глубокое знание практической работы и разветвленную сеть контактов. Они остались вместе и тогда, когда Ройвен, устав от Перми, переехал со своим финансовым советником в Москву, но расстались, когда Гольдман перенес свой офис в Лондон, а Вайсберг обосновался в Берлине. В глубине души Гольдман знал — и эта уверенность оставалась непоколебимой, — что Виктор служит в первую очередь Вайсбергу, а уж потом ему. Ройвен жил в Берлине просто и скромно и иностранцев на работу не брал. Иосиф так жить не хотел и не мог.