Книга Глаз в пирамиде - Роберт Антон Уилсон

— Жучки, — сказал Кармел с умным видом: как всегда, показывает, что он круче всех на свете. Я не понимаю, о чем он говорит.

— Какие жучки? — спрашиваю, немного успокоившись. Это все-таки лучше, чем разговоры о деньгах.

— Этот тип, — сказал он с ухмылкой всезнайки. — Ты же сказала, что он — большая шишка. Поэтому его дом прослушивается. Возможно, он их находит и вынимает, а ФБР все время ставит новые. Могу спорить, что он делал это с тобой молча, да? — Я киваю, припоминая. — Вот видишь. Его мучает мысль о том, что федералы слышат каждое его слово. Прямо как Мал — один мой знакомый из Синдиката. Он так боится жучков, что все деловые переговоры ведет только в ванной гостиничного номера. Открывает все четыре крана на полный напор, и при этом мы оба говорим шепотом. По какой-то научной причине шум текущей воды заглушает голоса лучше самой громкой музыки.

— Жучки, — вдруг сказала я. — Точно. — Но не те жучки. Я вспомнила, как Чарли бесился по поводу фторирования воды: «Нас всех считали психами, потому что несколько дебилов правого толка пятнадцать или двадцать лет назад сказали, что фторирование — это коммунистический заговор с целью отравить население. Сейчас любой критик фторирования покажется таким же недоумком, как члены „Божьей молнии“. Господи, да если кто-то захочет разделаться с нами без единого выстрела, я мог бы...», — тут он спохватился, будто проглотил уже повисшую на кончике языка фразу, и промямлил: «Я мог бы назвать дюжину способов, перечисленных в любом учебнике по химии, которые намного эффективнее фторирования». Однако было совершенно ясно, что он имел в виду не химикаты, а тех маленьких жучков, которые называются «микробами». Именно с ними он и работает. Я испытываю кайф, как всегда, когда мне удается разгадать тайну клиента. Например, что у него больше денег, чем он говорит, или что он застал свою жену в постели с молочником и хочет «сравнять счет» с моей помощью, или что он на самом деле педик, но хочет себе доказать, что еще не полный педик. — Боже, — говорю я, — Кармел, я читала об этих микробах-жучках в «Инквайрере». Если они случайно попадут в воздух, весь наш город вымрет, а вместе с ним весь штат, и одному Богу известно, сколько других штатов. Господи Иисусе, не удивительно, что он постоянно моет руки!

— Бактериологическое оружие? — мгновенно въехал в ситуацию Кармел. — Могу спорить, этот город кишит русскими шпионами, которые пытаются выяснить, что здесь происходит. И я им дам прямую наводку. Но как, черт побери, познакомиться с русским шпионом или китайским? Не дашь же объявление в газетную службу знакомств. Черт. Может быть, стоить съездить в университет и поговорить с кем-нибудь из этих придурковатых студентов-коммунистов...

Я потрясена.

— Кармел! Нельзя же вот так, запросто, продавать свою страну!

— Черта с два, нельзя! Статуя Свободы — такая же шлюха, как и ты, я и ее готов продать, было бы кому. Не будь дурой. — Он сует руку в карман пиджака и, как всегда, когда волнуется, вытаскивает оттуда карамельку. — Наверняка кто-то в Банде об этом знает. Они всегда все знают. Черт, должен же быть какой-то способ срубить на этом денег.

Международная трансляция выступления президента началась 31 марта в 22:30 по нью-йоркскому времени. Русским и китайцам дали двадцать четыре часа, чтобы убраться с Фернандо-По, иначе над Санта-Исабель прольется ракетно-ядерный дождь. "Это очень серьезно, — говорил глава исполнительной власти США, — и Америка не бросит на произвол судьбы свободолюбивый народ Фернандо-По!"

Трансляция закончилась в 23:00 по нью-йоркскому времени, и уже через две минуты все телефонные линии страны дымились от перегрузки — американцы заказывали железнодорожные, авиа— и автобусные билеты в Канаду.

В Москве, где в это время было десять утра следующего дня, Генеральный секретарь срочно созвал все Политбюро и решительно сказал:

— Этот мудак в Вашингтоне — сумасшедший, и он не шутит. Надо немедленно отозвать наших людей с Фернандо-По, а потом выяснить, кто их вообще туда посылал, и перевести этого деятеля куда-нибудь в Сибирь, курировать строительство ГЭС.

— Наших людей в Фернандо-По нет, — мрачно сказал один из членов Политбюро. — Американцы что-то напутали.

— Как же, по-вашему, мы можем отозвать наших, если их там вообще нет? — строго спросил Генеральный секретарь.

— Понятия не имею. У нас есть двадцать четыре часа на то, чтобы что-нибудь придумать, иначе нам всем... — тут член Политбюро употребил старинное русское словцо.

— Можно объявить, что мы выводим наши войска, — предложил другой член Политбюро. — Они не смогут обвинить нас во лжи, если через двадцать четыре часа не найдут ни одного нашего человека на острове.

— Нет, они никогда не верят тому, что мы говорим. Они хотят все увидеть собственными глазами, — задумчиво сказал Генеральный. — Мы должны скрытно перебросить туда войска, а затем с шумом и помпой вывести их. Вот так.

— Боюсь, это не решит проблему, — похоронным голосом произнес еще один член Политбюро. — Наша разведка докладывает, что на острове китайские войска. Если Пекин не отзовет своих людей, бомбы начнут падать прямо на головы нашим и... — далее он обрисовал свое видение ситуации, прибегнув к расхожему русскому выражению.

— Черт бы их побрал, — выругался Генеральный секретарь. — И какого хрена китайцы полезли на этот Фернандо-По?

Несмотря на раздражение, он говорил очень властно. В сущности, это был прекрасный образец доминантного самца нынешней эпохи. Пятидесятипятилетний, жесткий, практичный и не обремененный сложными этическими комплексами, которые приводят в затруднение интеллектуалов, он давно понял, что мир — это сучье место, в котором могут выжить только самые коварные и безжалостные. Он был настолько добр, насколько это возможно для сторонника философии крайнего дарвинизма. По крайней мере, он искренне любил детей и собак, если только они не находились на территории, которую, исходя из Интересов Государства, следовало подвергнуть бомбардировке. Несмотря на чуть ли не небесный статус, у него по-прежнему сохранилось чувство юмора, и, хотя вот уже почти десять лет со своей женой он был импотентом, ему удавалось за полторы минуты достичь оргазма во рту опытной проститутки. Он принимал амфетаминовые стимуляторы, чтобы выдержать рабочий день, который длился по двадцать четыре часа в сутки, поэтому в его мировосприятии со временем появился параноидальный уклон. Чтобы унять постоянное беспокойство, ему приходилось глотать транквилизаторы, и поэтому его отрешенность иногда граничила с шизофренией. Но основную часть времени внутренняя практичность позволяла ему цепко держаться за реальность. Короче говоря, он был очень похож на правителей Америки и Китая.

А тем временем Сол Гудман, приказав себе больше не думать о Томасе Эдисоне и его электрических лампочках, вновь просматривает восемь первых записок, стараясь опираться исключительно на консервативно-логическую сторону своего мышления и жестко блокировать интуицию. Это была его привычная тактика, и он называл ее «расширением-и-сжатием»: сначала прыжок в неизвестное в поиске связи, которая должна существовать между фактом № 1 и фактом № 2, затем медленный откат для проверки правильности выбранного курса.