Книга Инквизитор - Кэтрин Джинкс

— Вы меня убедили, — сказал он. — Пойду все перепишу. Благодарю вас, отец мой.

Он своим широким шагом направился к лестнице, однако мне захотелось подкрепить свои доводы одним последним наблюдением, прежде чем он удалится.

— Дюран! — окликнул я его, и он обернулся. — Запомните также, — добавил я, — что эта девочка сделала свой выбор. В конечном счете, все мы делаем свой выбор. Эта свобода дарована человеку Господом.

Дюран, казалось, обдумывает мои слова. Наконец он произнес:

— Возможно, она почувствовала, что выбора у нее нет.

— Значит, она ошиблась.

— Несомненно. Что ж… Благодарю вас, отец мой. Я запомню это.

Но я отвлекся. Этот диалог не имеет касательства к главной теме моего повествования, то есть к лихорадке, вызванной исследованием моральных устоев отца Жака, которое предпринял отец Августин, и арестом всех жителей Сен-Фиакра. Мы были до того заняты, что, как я уже упоминал, нам понадобился второй нотарий (Дюран); до того заняты, что однажды я опоздал на вечернюю службу и удостоился порицания на собрании нашего братства. И все же, среди этой сумятицы, отец Августин посещал Кассера три раза. Зная объем работы, обременявший нас, он тем не менее уезжал, и я должен признаться, что внутри у меня, да простит меня Бог, все кипело от возмущения. Я думал, подобно Иову: «Предамся печали моей; буду говорить в горести души моей»[39].

Итак, я пошел к моему исповеднику.

Трудно в монастыре освободить сердце от злобы и обиды. Монах мало говорит, и все больше цитатами, и его случайные слова слышны всем, ибо редко он бывает один. Монах должен смирять свои чувства и делать вид, что все испытания, выпадающие ему, он принимает с кротким сердцем. Но мне нет нужды вам это объяснять; всем нам случалось лежать ночью без сна, пия из чаши гнева и безмолвно проклиная одного из своих братьев, который часто тоже не спал и источал злобу на соседнем ложе!

Для нас лишь исповедь служит облегчением. Мы можем, описывая наши недостойные обиды, перечислять проступки и злодеяния наших братьев. Именно это я и сделал, уединившись с приором Гугом. Я признался, что ношу горечь в сердце, и рассказал все о ее причинах. Приор слушал, закрыв глаза. Нас с ним объединяло общее прошлое: сойдясь еще в монастырской школе в Каркассоне, мы уважали мнения друг друга.

— Я в растерянности, — сказал я. — Отец Августин так настойчив, так усерден и ревностен в поисках истины, и все же он так часто ездит в Кассера, и, насколько мне известно, без всяких на то оснований, если только он некоторым образом не нарушает обета.

Приор открыл глаза:

— Каким образом?

— Ах, но это же женщины, отец мой! Разве могут не возникнуть подозрения?

— Подозревать брата Августина?

— Я знаю, что это может показаться невероятным…

— Так оно и есть!

— Но почему, отец мой? Почему он это делает?

— Спросите его.

— Я спрашивал. — Я вкратце изложил объяснения отца Августина. — Но мы же не приходские священники, мы монахи. Я не понимаю.

— Разве вам необходимо понимать? Разве я сторож брату моему?[40]

Я бы сказал, что да, ибо настоятель монастыря сторожит всех своих братьев во Христе. Но я знал, что подобная шутка только смутит моего старого друга, ибо, будучи человеком мудрым и рассудительным, он не любил зубоскальства. Поэтому я промолчал.

— Брат Августин искренне верит в то, что исполняет богоугодное дело, — продолжал приор своим безмятежным тоном, и я понял, что, как бдительный пастырь стада нашего, он уже обсуждал этот вопрос с моим патроном. — Всякому инквизитору, — добавил он, — вверена забота о спасении душ.

— В ущерб работе Святой палаты?

— Сын мой, простите меня, но вы не вправе осуждать поступки ваших старших. — Благожелательная улыбка приора позволила мне принять этот упрек без обиды. — Здесь вам уготовано лишь служить и нести свой крест со смирением.

Снова я промолчал, ибо знал, что он прав.

— Довольствуйтесь тем, что я наблюдаю за нашим братом, — заключил приор, — и я не допущу, чтобы он действовал себе во вред. Возвращайтесь к своим обязанностям и отрешитесь от злых мыслей. Что они могут, кроме как отравить ваши дни?

И я старался хранить свою душу покойной, точно напоенный водой сад, пока отец Августин, также со спокойной совестью, продолжал посещать Кассера раз в неделю или две, упрямо преследуя одному ему известную цель. Поездки серьезно подрывали его здоровье, и я несколько раз предупреждал его, что они его убьют.

И я оказался прав, потому что смерть свою он встретил во время такой поездки.

Отец Августин умер в праздник Рождества Пресвятой Богородицы. Его отъезд из обители в тот день возбудил много пересудов, и меня, конечно, поразила его ветреность, если не сказать пренебрежение. Его отсутствие на вечерней службе было в порядке вещей, ибо все привыкли, что он ночует у отца Поля в Кассера и наутро возвращается в Лазе.

Лишь в полдень следующего дня, когда он и сопровождавшие его все еще не появлялись, я забеспокоился.

Здесь я должен попытаться дать demonstratio[41]событий, свидетелем каковых я сам не был. Трудная это задача — пересказывать слова других, с тем чтобы правдиво воссоздать определенные эпизоды, подробности которых я представляю себе весьма туманно. И все же сделать это необходимо, ибо только так вы поймете глубину бедствий, что обрушились на меня.

Вышеупомянутая тропа, ведущая из Кассера к форту, была, как я сказал, почти непроходима. Крестьяне редко ею пользовались, за исключением тех, что пасли скот на королевской земле. До ее последнего, самого крутого участка, зажатого меж скал с одной стороны и молодым лесом с другой, едва ли кто-нибудь добирался. Лишь обитатели форта да навещавший их в последнее время инквизитор вынуждены были карабкаться вверх-вниз этой козьей стежкой. Но в день Рождества Пресвятой Богородицы двое мальчиков решили посетить форт, чтобы поприветствовать инквизиторских стражей и поглазеть на сих величественных мужей с их чудесными лошадьми. Мальчики жили, разумеется, в Кассера.

Их звали Гвидо и Гийом.

До прибытия отца Августина Гвидо и Гийому никогда не приходилось видеть лошадей. Не видали они также ни меча, ни булавы. И они были совершенно счастливы в те вечера, когда инквизитор приезжал в дом их кюре, потому что его всегда сопровождали четверо вооруженных стражей верхом на лошадях, которые спали все вместе в овчарне Бруно Пелфора. Мальчики бредили войной. Они тенью следовали за нашими Бертраном, Мораном, Жорданом и Жиро, и иногда их старания вознаграждались: им могли отдать объедки или прокатить в седле.