Книга Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

– Далеко не все, что случается на арене, можно расследовать, – заметила Илга. – Ну вот я и дома…

Широкий, но уютный московский двор, распахнутый в сторону набережной и Воробьевых гор, с первого взгляда понравился Барнаулову: должно быть, жилось здесь привольно и спокойно, по утрам шуршал метлой дворник, детские качели поскрипывали и гуляли «дамы с собачками». Однако он не привык доверять обманчивому затишью и, как обещал, проводил Илгу до порога ее квартиры.

– Может быть, вы меня пригласите, – внезапно для самого себя произнес Барнаулов, чтобы заглушить тоскливый лязг замка.

– На чашечку кофе? – И в ее голосе весенним ледком прозвенела усмешка.

– Пожалуй, только кофе будут готовить я, – предупредил он, пробуя улыбнуться. Получалось, что он напросился, а напроситься было нужно…

В просторном холле он помог ей снять шубку, и короткая юбочка из серебристой бахромы чуждо и странно засветилась под домашним абажуром, и тело Илги, еще более красивое от неуместного обнажения, заиграло алмазной пудрой.

– Поскучайте немного, я переоденусь, – спохватилась девушка, должно быть почувствовав его взгляд.

И Барнаулов внезапно подумал, что выглядит в ее глазах стариком с заиндевелыми висками и бывалым многоопытным сердцем.

– Так гораздо красивее… Может, оставите?

Но эта дерзость не имела отношения к Илге, он всего лишь хотел задавить то тоскливое чувство, которое просыпалось в нем рядом с ее блистательной юной жизнью. Он чувствовал ее прелесть обнаженно и остро, как прощальную осеннюю боль, как скорое и неизбежное расставание.

– Циркачи – суеверный народ, и цирковая одежда для нас вроде оберега. – Илга не поняла, не почувствовала его бунта. – В ней нельзя даже на кровать садиться, а на репетициях цирковые носят традиционный свитер. Так повелось…

С первого взгляда квартира Ингибаровых показалась ему чересчур просторной и словно бы пустой, точно хозяева здесь и появлялись-то редко. Барнаулов любил маленькие прихожие, крохотные кухни и тесноватый, но добрый уют человечьего логова; здесь, казалось, гулял ветер, этот ветер развевал распущенные волосы Илги и шевелил елочный стеклярус на ее бедрах и раздувал пока неясную, но неотступную тревогу в душе Барнаулова.

Пользуясь одиночеством, Барнаулов принялся внимательно рассматривать фотографии, висящие на стенах. Ингибаров был намного старше своей жены, и в домашней галерее оказались черно-белые снимки времен строительства БАМа и Московской Олимпиады-80. Белоснежные волки появились не так давно, похоже, что они вошли в аттракцион вместе с Илгой.

Девушка вышла из ванной посвежевшей, с радужными капельками на щеках. Свои роскошные волосы она собрала в конский хвост, и тугие влажные завитки на ее висках и шее взволновали Барнаулова чем-то запретным, женственным, точно он трогал их губами.

– Скажите, откуда у вас в аттракционе этот волк, совершенно белый? Никогда не видел такого! – поспешно сказал он, но голос уже предательски просел, и вопрос получился чересчур эмоциональным.

– Это волчица Астара… – чуть удивленно ответила Илга. – Ингибаров привез ее из Эвенкии. Там, где упал Тунгусский метеорит, все еще попадаются звери-альбиносы, белые соболя и рыси.

От Барнаулова не укрылось, что она назвала погибшего по фамилии, словно решила не произносить его имени при постороннем.

– Тунгусский феномен? – уточнил он.

– Да, но пока никто не взялся его объяснить.

– Мы многое пока не беремся объяснить… к примеру, несчастный случай с Ингибаровым…

Барнаулову почему-то остро не хотелось говорить о Джохаре, хотя именно ради него он и начал это не вполне ясное приключение.

– Следствие остановилось на версии трагической ошибки, – четко и холодно произнесла Илга. – Этот страховочный трос он купил сам, закрепил, все было идеально. Конечно, он мог ошибиться на эти роковые полметра, когда менял веревку. Он слишком любил риск, любил все, что разогревает нервы, и постоянно придумывал что-то новое.

– Но ведь кто-то должен следить за безопасностью, – напомнил Барнаулов.

– Инженер по технике безопасности был в отпуске, но, даже если бы он был на месте, ничего не изменилось бы… Все доверяли Ингибарову.

– А ведь канат могли подменить, скажем, перед репетицией? – настаивал Барнаулов.

Илга посмотрела искоса и немного дольше, точно изучала Барнаулова боковым зрением.

– У Джохара не было ни врагов, ни долгов, ни романов на стороне.

– Само собой, при такой красивой жене… – пошел на явную провокацию Барнаулов.

– Мы были мужем и женой только на бумаге, – не отводя своих странных аметистовых глаз, сказала Илга.

– Вот как! Это очень странно.

– Да, вам будет трудно это понять… В его аттракционе работали волчицы, волк Аркан вошел в аттракцион этой зимой… Ингибаров был для них всем: отцом, Богом и даже… мужем. Волчицы очень ревнивы, если они учуяли бы чужой запах, то перестали бы повиноваться.

– Напрасно вы во мне сомневаетесь, хотя я и не дрессировщик, но кое-что кумекаю. Вот, к примеру, Сталин однажды сказал Ворошилову, которого очень любил, но внешне был строг, вплоть до мелкого тиранства: «Если я покажу им, как я к тебе отношусь, тебя попросту разорвут на куски».

– Он рассуждал как обычный дрессировщик, – согласилась Илга.

Неловко орудуя на кухне, Барнаулов, как и обещал, сварил кофе. Он перенес поднос с маленькими серебряными чашечками в гостиную и поставил на низкий столик.

В простенке над столом висела старинная сабля с истрепанным темляком из золотого шнура.

– Что это? Можно взглянуть? – И, не дожидаясь разрешения, он снял саблю со стены.

Холодное оружие было слабостью Барнаулова, и он отчасти завидовал стойкости боевой стали и ее строгой, хищной красоте.

– Будьте осторожнее… – предупредила Илга. – Это вовсе не бутафорская сабля. Ингибаров звал ее «гурда» – по-чеченски это означает «держись!». Он часто читал эти стихи… – Илга умолкла, припоминая. – Но ты не забудешь чеченскую честь, мой старший возлюбленный брат! Меня не забудешь! Кровавую месть тебе завещает Адат! Холодная Смерть, породнюсь я с тобой, но в жизни была Ты моею рабой!

– Кто автор? – спросил Барнаулов; нельзя сказать, чтобы стихи ему понравились, скорее озадачили.

– Это перевод, стихи написала одна чеченская девушка, он мне ничего о ней не говорил…

Барнаулов с наслаждением осмотрел простые ножны, пожелтевший костяной эфес и проверил отвес. Это была довольно обыкновенная ижорская «селедка» начала прошлого века, и еще сто лет назад этим оружием были вооружены все роды российских войск. Барнаулов дохнул на клинок, проверяя качество закала, и придирчиво оглядел тыльную строну клинка. На отполированной полосе темнела гравировка: «III юнкерское училище имени Государя Александра I. Москва. 1917 год». Рядом стояло имя хозяина сабли: Николай Звягинцев.