Книга Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани

Одно вот непривычно в самурае захожем, и не знает, право, Дзиро, что на сей счет подумать. Держит воин по имени Кадзэ меч свой сколь возможно ближе к руке — точно ждет, что вот-вот нападет на него кто-то. Нет, угольщик, конечно, не в лесу глухом вырос. Знает отлично — благородные воины катаны свои берегут, словно души. Но все едино — дико, как Кадзэ не выпускает, считай, меч из рук! А еще труднее понять — отчего ж это у господина Кадзэ не два меча, как по сословию его благородному положено, а один лишь — большая катана! Где ж его малый меч — вакидзаси? Меч, что служит оружием в поединках чести и прерывает жизнь самурая, решившегося на ритуальное самоубийство — сэппуку, или, на простонародный лад, харакири? Ведь не зря зовут воины именно малый меч «хранителем чести»! А у господина Кадзэ вакидзаси нет. С чего бы?

Ну да ладно. Светлейшего князя обсуждать неприлично и опасно. О чем с гостем говорить? Вроде как не о чем. Но говорить-то надо! Дзиро с великим трудом пытался поддержать застольную беседу. Удавиться впору, однако долг хозяина, хоть и простолюдина, — развлечь благородного гостя. А со странным этим самураем беседа вроде и не в муку!

— Давно ли благородный господин путешествовать изволит?

— Слишком давно для жизни счастливой.

— А откуда, позвольте спросить, вы родом?

— Теперь уж ниоткуда, старик. Я ронин, и нет у меня ни дома, ни господина. Ровно волна океана, ронин не зовет своим домом ни единый берег. Бьется о камни морская вода и в океан отступает. Вот так и воин свободный — нигде не осядет, нигде не найдет любви и семьи. У неких скал слегка задержался — и вновь унесен океаном к иным берегам[2]…

Дзиро сроду красно говорить не умел, а тут — до чего ж легко да прекрасно гость изъясняется, странно даже! Вон как словами играет, ибо «ронин» и значит буквально «человек-волна». Но это — единственное, что угольщик из речи его уяснить сумел, прочее же — вне понимания простого крестьянина. Слушать, конечно, приятственно… только грустно как-то.

— Как красиво господин изъясняется! Мне, жалкому, ни в жизнь до такого не додуматься.

— Не столь красиво, сколь правдиво. Хотел бы я никогда подобных слов не произносить…

И как изволите отвечать на подобное? Слов у Дзиро недостало. Вздохнул испуганно, головой покачал… а потом позволил себе дерзость улыбнуться гостю. Тот не осердился. Напротив, улыбнулся в ответ, — и ровно солнцем дом осветило!

— А скажи-ка мне, старик… — произнес Кадзэ негромко.

— Что благоволите услышать?

— Много ли хуторов у вас в горах — поблизости от деревни?

— Мало, господин. Да там, почитай, никто и не живет-то. С чего? На каждом шагу — разбойники.

— А все-таки. Знаешь кого-нибудь из крестьян, что на хуторах обитают?

— Знаю, господин.

— Мне интересно — покупал ли недавно кто-нибудь из хуторян маленькую девочку? Ее по идее в услужение продать должны были. Красивая. Одета в шелковое кимоно с фамильным гербом в виде трех цветков сливы.

— Шутите, господин? Откуда в наших местах у крестьян такие деньги? Ныне лишь бандиты богаты. А вольные молодцы девушек не покупают — просто берут, кого захотят. Прислужниц же в наших краях и вовсе никто не имеет — кроме господина судьи и самого светлейшего князя.

— Давно ли ваш край страдает от нашествия бандитов?

— Их в наших местах всегда хватало, господин. Горы все ж таки, знаете ли… Но в последние два года от них просто удержу не стало!

— В последние два года, говоришь? А почему вдруг?

— Знать не знаю, господин, — насторожился угольщик.

— Знать не знаешь? И не догадываешься?

— Нет, господин. Просто уж года два, как житья нам нет от разбоя.

— Сколько ж шаек разбойничьих в ваших горах осело? Несколько? Или одна?

— Одна, господин, но большая. Вольные молодцы из той шайки прочих бандитов иль порубили, иль в свой отряд вступить уговорили. А правит бандитами человек по имени господин Куэмон. Страшный, рассказывают, злодей!

Кадзэ задумчиво опустил на пол пустую миску. Дзиро руками замахал, к горшку потянулся — может, гость высокородный добавки желает? Самурай только головой покачал — сыт, мол. Отодвинулся в угол — и прямо на голых досках принялся устраиваться на ночлег. Дзиро засуетился, одеяло поднес, тюфяк, — нет, не пожелал самурай бедной постелью крестьянской воспользоваться. Дивился угольщик — и сам же в то время смекал: и во сне благородный воин меча из рук выпускать не намерен.

Враги его преследуют, что ль? Впрочем, к чему гадать?

Дзиро задул огонь и тоже отправился спать.

— Да как же вы, господин? Может, хоть тюфяк все же взять соизволите? — сказал он робко. Стыдно, сам-то постель себе постелил!

— Оставь, старик. Спать на земле мне привычно.

— Как вам угодно. Но… вот еще… господин, я рано поднимаюсь. Надо ж уголек по дворам разнести-то…

— Пустое. Я и сам просыпаюсь на заре. Впрочем, вот еще что, — скажи мне, старик, давно ли новый господин стал князем вашей провинции?

— Да уж года два будет…

Вот произнес Дзиро эти слова — и враз как-то понял, почему и о чем спросил захожий воин. Да. Не зря он говорить не любит, не зря. Ведь самую невинную фразу порой произнесешь — а там вдруг и осознаешь: сказал куда больше, чем следовало бы…

Дзиро проснулся раным-рано, солнышко еще и восходить не думало. Лежал тихонько, прислушивался к ровному дыханию спящего самурая. Спит или притворяется? Да кто ж его разберет. Нет, вроде спит все ж таки. Дзиро бесшумно поднялся. Как можно тише подполз к дверям. Темно — хоть глаз выколи, гостя спящего не видно — только зря, что ль, родился он и вырос в этом доме? Каждую щербинку в полу с завязанными глазами найдет. У дверей угольщик снова помедлил. Вслушался. Нет, спит ронин, как убитый, и дышит тихо, спокойно. Ну и славно. Дзиро повеселел. Словно помолодев в одночасье, легко раздвинул скользящие в пазах дверные панели, захлопывавшиеся на ночь. И мышкой вышмыгнул наружу.

После первым делом снова задвинул двери — все столь же аккуратно. А потом торопливо побрел прочь со двора — и совсем в другую сторону от селения.

Кадзэ дышал по-прежнему ровно и сонно — пока не услышал, что Дзиро наконец ушел. Может, по нужде угольщик отправился? Того и следовало ожидать. Уборная обычно к югу от дома крестьянского располагается. И здесь тоже Кадзэ успел заметить куст нантен[3], росший к югу от дома Дзиро. А нантен едва ль не всегда перед уборными высаживают, дабы очистить место, где люди свои надобности естественные отправляют. Может, там и все службы хозяйства Дзиро находятся? Но тогда отчего угольщик идет не на юг, а на запад? По всему получается — в лес ближний старика понесло. Вот только зачем?