Книга Черная башня - Луи Байяр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем три молодых человека, сидящие сейчас за нашим столом, производят впечатление людей, намеренных остаться. По возможности, навсегда. Вначале мать поклялась никогда не принимать студентов на том основании, что они-де едят слишком много хлеба. Однако в Латинском квартале выбор в этом смысле не слишком велик. Студенты многочисленны, как звезды, и неистребимы, как крысы.
Эти прибыли разом: развеселая троица с юридического факультета. Они немедленно взяли моду именовать мою мать мамашей — обращение, которое она ненавидела, но чувствовала себя обязанной отзываться. Их имена значения не имеют. (Я их все равно забуду, стоит мне выйти из комнаты.) Назовем их в соответствии с характерной чертой каждого, по порядку, начиная с наименее влиятельного. Кролик: кроличье лицо, кроличья душа. Далее идет Ростбиф, прозванный так за пристрастие к одноименному мясному блюду (слишком дорогостоящему для нашего скромного пансиона) и за привычку поедом есть окружающих. Завершает список Рейтуз — я нарек его так за широченные нанковые панталоны с плетеными штрипками ржавого цвета, в которых он щеголяет летом. Сын руанского мирового судьи, Рейтуз из наших постояльцев самый богатый, из чего следует, что он за полторы тысячи франков в год ночует в бывшей спальне моего отца (в компании тех, кого он с собой привел). Кроме того, ему подают кофе во внутренний дворик, где он пьет его под липами.
Когда мы входим, студенты поглощены предобеденным ритуалом травли четвертого постояльца: отставного профессора ботаники восьмидесяти лет. Студенты зовут его Папаша Время. Этим они выражают отнюдь не почтение. Папаша носит потрепанный галстук и полирует туфли яичным желтком. В течение последнего года он, чтобы оплачивать квартиру, распродает свои труды, посвященные орхидеям, том за томом. И все равно он должен за два месяца. Мать давно бы выселила его, если бы он не был старым другом семьи — хотя ни она, ни он никогда не вспоминают прошлое.
— Папаша Время! — восклицает Ростбиф. — Дружище, у вас застряло что-то в бороде.
— Что такое? Я не…
В дополнение к прочим своим недугам Папаша Время практически глух. Раньше он выходил к обеду со слуховой трубкой, но студенты завели привычку бросать в воронку гренки.
— Вон оно! — восклицает Ростбиф. — Вижу! Жук. Только вообразите, господа, в бороде у Папаши Время обитает целая колония всякой живности.
— Надо бы их потравить, — косится Кролик.
— Только не это, друг мой, это слишком противно! Лучше пригласим величайших ученых Франции. Им будет интересно полюбоваться видами, доселе неведомыми человечеству.
— Шарлотта, — мать аккуратно расправляет на коленях салфетку, — какие чудесные груши.
Так она меняет тему разговора. Одновременно это ее способ скрыть свои экономические махинации, ибо она особенно щедра на похвалы тому, что стоило ей меньше всего. Груши, к примеру, обошлись в два лиарда за штуку. Картофель (слегка подгнивший) куплен за десять су. Цену баранины она самолично сбила до франка пятидесяти сантимов. В этом порядке и будут петься дифирамбы.
— Благодарю вас, мадам.
Шарлотта обносит обедающих блюдами и отвечает еле слышным голосом. Она как будто в другом мире. Наверное, все еще чувствует на своей руке прикосновение губ Видока. Вот она выходит из комнаты, вот вплывает обратно. Наливает Кролику сливки в винный бокал. Она порывается отобрать у меня тарелку, прежде чем я начну есть, но я предупредительно похлопываю ее по руке.
Она улыбается мне заговорщицкой улыбкой, я отвечаю ей тем же. Потому что еще не знаю, что она вот-вот сделает.
— У месье Эктора, — во всеуслышание объявляет она, — сегодня случилось настоящее приключение.
Студенты один за другим отрываются от тарелок, кладут ножи и вилки и смотрят на меня. Разговор умолкает.
У матери мгновенная реакция.
— Эктора сегодня весь день преследовал совершенно ужасный человек, — сообщает она. — От него несет спиртным, волосы у него сальные, и я не знаю, что еще.
Проходит несколько секунд: студенты думают, стоит ли счесть это за объяснение или только за затравку. Они уже решают снова взяться за приборы, как суфлерский шепот служанки заставляет их замереть.
— Видок.
Я вижу, как смоченные вином губы Ростбифа кривятся в подобии улыбки.
— Только не этот негодяй! — восклицает он.
— И вовсе он не негодяй! — Шарлотта хлопает себя фартуком по затылку. — Он ночной кошмар любого преступника, именно благодаря ему мы… мы можем ночью спать спокойно.
— Лично я в его присутствии не решился бы заснуть.
— Даже задремать, — соглашается Кролик.
— Милейшая Шарлотта, разве вам не говорили? Ваш драгоценный Видок — просто-напросто жалкий преступник.
— Ложь!
— Разрази меня гром, если вы правы. Позвольте вам сообщить, что он бывал почетным гостем в самых знаменитых исправительных заведениях Франции.
В глазах матери мгновенно вспыхивает раздражение.
— Такого не может быть. Он ведь из жандармов?
— «Из жандармов», — повторяет Рейтуз, поправляя очки на своем греческом носу. — Как хорошо вы выразились. Заключенный в тюрьму мерзавец предлагает свои услуги в качестве шпиона — профессия, для которой требуется лишь абсолютное бесстыдство и полное отсутствие страха. Нечего удивляться, что Видок так в ней преуспел.
— Я скажу вам, что слышал, — вступает Ростбиф. — Прежде чем закончился его срок, он заложил всех своих друзей до последнего, лишь бы выслужиться перед новыми хозяевами.
— «Заложил». — Мать прищуривается. — Что означает это слово?
— Означает «предал», мамаша Карпантье.
И вдруг — взявшись словно бы из ниоткуда — над столом и блюдами, как дымок, заструился тихий голос.
— Мне всегда казалось, что выдавать преступников — хорошо.
Все оборачиваются. Папаша Время бубнит в тарелку. Возможно, даже не отдавая себе отчета, что его слова услышаны.
— Что вы сказали? — тихо спрашивает Рейтуз.
— Ничего.
— Простите, мне показалось, я слышал ваш голос.
— Я же говорю — ничего.
— Точно?
— Да.
— Эктор, это правда? — шепчет мать, прикрывая рот салфеткой.
— Понятия не имею, — так же конспиративно отвечаю я.
Победоносно, почти с радостью, она восклицает:
— Я с самого начала говорила — здесь что-то нечисто! Правда, Шарлотта?
— А теперь, — продолжает Рейтуз, — святой безгрешный Видок пробрался к вершинам жандармской иерархии. И если нужны еще доказательства его коварства и пронырливости, достаточно вспомнить одно обстоятельство, муссировавшееся во всех газетах. Видок, представьте себе, организовал отряд жандармов в штатском. Называется «группой безопасности» и комплектуется исключительно из воров, дезертиров и прочих негодяев — одним словом, из отребья, составлявшего в разное время его ближайшее окружение. — Он улыбается в кружевную манжету. — Нельзя не восхититься дьявольским бесстыдством этого человека. С полного согласия графа д'Англе и месье Анри, он преуспел в стирании последней границы между добром и злом. Те, кто призван защищать закон, теперь уже ничем не отличаются от тех, кто его попирает.