Книга Святотатство - Джон Мэддокс Робертс

На хозяйском ложе возлежал также понтифик Квинт Лутатий Катул. Катул по праву считался одним из величайших граждан современности, но звезда его, подобно звездам Гортала и Лукулла, начала клониться к закату, ибо ныне власть прибирали к рукам честолюбивые военачальники. Между Катулом и Пизоном возлежал сам хозяин, Капитон.

Напротив меня расположился Луций Афраний, которого, как и Капитона, можно было отнести к разряду людей, которые, несмотря на знатное происхождение, остаются в политике незначительными игроками. Несколько лет назад, впрочем, он занимал должность претора. Кем были соседи Афрания справа и слева, ныне ускользнуло из моей памяти, следовательно, они не представляли для меня интереса. Моими соседями по трапезному ложу, напротив, оказались весьма любопытные личности. Справа от меня, рядом с головным ложем, возлежал поэт Катулл, который, в отличие от великого Катула, писал свое имя с двумя «л». Последние несколько лет он шатался по домам состоятельных римлян, напрашиваясь на званые обеды, а в свободное время писал стихи. Знатоки литературы уверяли, что стихи эти вовсе не дурны. В большинстве своем сочинения Катулла были посвящены некоей загадочной и чрезвычайно жестокосердной особе по имени Лесбия. Согласно общему мнению под этим именем скрывалась Клодия, известная не только своей жестокостью, но и любовью к поэзии. Катулл жил в доме Целера, но я отнюдь не был уверен, что между ним и Клодией существовала любовная связь. Будь это так, он бы вряд ли остался в живых.

Моим соседом слева, к немалому моему удивлению, оказался не кто иной, как юный Аппий Клавдий Нерон.

— Сегодня мы встретились с тобой уже дважды, молодой Нерон, — заметил я. — Если верить во всю эту восточную астрологическую чепуху, можно предположить, что наши звезды приблизились друг к другу.

— Звезды тут совершенно ни при чем, Деций, — ответил Капитон. — Я пригласил Клодия, но он, узнав, что на обеде будешь ты, прислал вместо себя юного Аппия Клавдия.

Все собравшиеся громко расхохотались, а лицо Нерона стало таким же багровым, как лицо Суллы. В Риме считается весьма остроумным потешаться над робкими юнцами, слабоумными и увечными. В сердце моем шевельнулась жалость к молодому человеку.

— Никто не хотел оскорбить тебя, Нерон, — изрек я. — Все мы не властны сами выбирать себе родственников. Среди моих немало таких, с кем я предпочел бы не иметь ничего общего.

— Ты имеешь в виду Непоса? — вставил Афраний.

Мой двоюродный брат Метелл Непос, в отличие от прочих представителей нашего семейства, был ярым сторонником Помпея. В позапрошлом году Непос был избран трибуном, но стяжал на этом поприще лишь печальную славу. При поддержке Цезаря он пытался вернуть Помпея из Азии, дабы тот вступил в борьбу с Катилиной, и даже настаивал на заочном избрании Помпея консулом. Сенат решительно воспротивился подобному намерению, и в результате Непос лишился своей должности. Он бежал из Рима к Помпею, преследуемый целой когортой патрициев. Что касается Цезаря, который в любых обстоятельствах умел выходить сухим из воды, он помирился с сенатом и сохранил за собой должность претора.

Обведя глазами возлежавших за столом, я отметил про себя, что среди них, как это ни удивительно, нет друзей Цезаря, который славился умением находить себе друзей и сторонников повсюду. Катул ненавидел его, так как Цезарь в свое время попытался отнять у него государственные субсидии на восстановление храма Юпитера Капитолийского и передать эти деньги Помпею. Катулл-поэт наверняка подозревал, что Цезарь был одним из любовников Клодии. Среди знатных римлянок почти не осталось таких, кого Цезарь не удостоил бы своим «особым» вниманием. Афраний принадлежал к партии аристократов, следовательно, являлся политическим противником Цезаря. То же самое можно было сказать и про Пизона. Да, весьма странно оказаться на обеде, где нет ни единого сторонника Цезаря, вертелось у меня в голове. Но скорее всего, так вышло без всякого умысла со стороны хозяина.

После того как подали первую перемену, разговор обратился к вопросу, который в ту пору занимал в Риме все умы: грядущему триумфу Помпея. На следующий день этот вопрос вновь должен был обсуждаться на собрании сената.

— Это первое собрание сената, в котором ты примешь участие, верно, Деций? — спросил Капитон.

— Верно, — кивнул я.

— Какую же тему ты избрал для своей первой речи? — осведомился понтифик Катул.

Согласно обычаю новоиспеченный сенатор, прежде чем занять свое место в курии, должен был произнести речь. Некоторым удавалось произвести настоящий фурор, хотя в большинстве своем подобные речи звучали как жалкий лепет.

— Мне категорически приказано воздержаться от речей до тех пор, пока я не сумею завоевать почет и уважение в должности сенатора, — ответил я. — Боюсь только, если я буду хранить молчание, этого не произойдет никогда.

— И все же тот, кто хранит молчание, всегда останется в выигрыше, — усмехнулся Капитон. — Когда я произнес свою первую речь, консулами были Декула и Доллабелла. Помню как сейчас, я возносил хвалы реформам Суллы, который отнял суды у всадников и вернул их сенату. Казалось бы, тема самая что ни на есть безопасная, Сулла ведь был в это время диктатором. Но когда я вышел из курии, меня окружила целая шайка разгневанных всадников. Я бежал от них по улицам Рима, как заяц от своры собак, до тех пор, пока не ворвался в свой дом и не запер ворота на все запоры. Да только это мне не помогло, потому что мерзавцы подпалили мой дом. Я перелез через заднюю стену, удрал в Капую и отсиживался там до тех пор, пока буря не улеглась.

Трудно было представить, что Капитон рассказывает о себе. Впрочем, эти события происходили задолго до того, как он превратился в бочонок с салом.

— Да, в те времена жить было куда интереснее, чем сейчас, — ностальгически протянул великий Катул.

За этой фразой последовало несколько рассказов о политических убийствах, изгнаниях и опалах давно минувших дней. Вино лилось рекой и развязывало языки.

— Скажи, консул, какая участь ожидает Антония Гибриду? — вопросил Афраний.

Гибрида был проконсулом в Македонии, где претерпел несколько сокрушительных поражений.

— После того как он вернется в Рим, я буду настаивать на возбуждении судебного дела, — ответил Калпурниан.

— Как ни странно, дрессированные трибуны Помпея не заявляют во всеуслышанье, что войска Гибриды необходимо передать их патрону, — заметил Катул.

— Просто момент для этого неподходящий, — вставил я. — Помпей предпочитает принимать войска в тот момент, когда все решающие битвы выиграны и исход войны очевиден. Только тогда он потребует, чтобы командование было передано ему. Именно так он поступил в Испании, Азии и Африке. В ситуации, когда армия Рима терпит поражение за поражением, он предпочитает держаться в стороне.

— А я считаю Помпея великим человеком! — заявил Катулл-поэт.

— Поэты всегда попадают под обаяние авантюристов, изображающих из себя богов, — процедил Афраний. — При этом даже самые прославленные полководцы остаются всего лишь людьми. Что касается Помпея, я знал и куда более достойных римских мужей, чем он.