Книга Белая субмарина - Влад Савин

Высшее командование вермахта, и руководство НСДАП знало об этих искажениях. Однако мне неизвестен ни один случай, когда виновные подвергались бы наказанию, большему чем символическое — а часто оказывались и вовсе безнаказанными.

Ну вообще! Наша «дедовщина» рядом с этим и близко не стояла. И как же они с таким личным составом воевать будут?

— Так ведь не на фронте, — развел руками Кириллов. — В основном тыловые-гарнизонные, против партизан. А на передовую если только в расход, ну как перед Днепром, чтобы замедлить наше продвижение, и хоть какие-то нам потери, тех-то им и вовсе не жалко. Ну а если припрет и их в оборону ставить, так сзади чисто немецкие части, «заградотряд» — в общем, манера Фридриха Второго во всей красе. Или Наполеона — сколько в его «великой армии» было французов, а сколько всех прочих наций? Мясо, конечно, — но зато много и дешево. Геббельс по радио вопит о «десятимиллионной армии Европейского рейха». Ну, может, не десять пока, но восемь миллионов под ружьем у фюрера сейчас точно есть, считая весь этот контингент.

А так как германская промышленность сейчас срочно мобилизуется, «пушки вместо масла», и квалифицированные рабочие остаются дома, да и трофеев сорокового года сколько у них было на складах, полное вооружение девяноста двух французских дивизий, а еще английских, голландских, бельгийских, норвежских, польских, югославских (кто там еще?), то Германия найдет, чем вооружить эту ораву. И получается, победу трубить нам еще рано. Мы на Днепр выходим, почти на всем его протяжении, ну а дальше передышка будет до лета. И тылы подтянем, и дороги просохнут, а главное, вооружение и боеприпасы пополнить надо. И вот тут, Михаил Петрович, многое зависит и от вас. Поскольку конвои от союзников для фронта сейчас жизненно важны. А немцы явно что-то затевают. В конце февраля — марте на север придет «Цеппелин». Знать бы, что замыслили, но вот нет у нас «Штирлица» в немецком штабе.

— Придут — утопим, — отвечаю я, — хотя жаль. Вот привести бы «Цеппелин» в наш порт, чтобы был в нашем флоте хоть один авианосец до «Киева». Знаю, что не «Мидуэй», и даже не «Эссекс», но хоть наши летуны опыт бы получили. Как и наши кораблестроители — научились бы после настоящие авианосцы делать.

— Ох, осторожнее! — качает головой комиссар. — Немцы ведь не идиоты, чтобы лезть вот так туда, где они по полной огребли. Значит, придумали что-то, как им подводного то ли монстра, то ли змея поймать. А вот что, хотелось бы знать!

Берлин, этот же день.

«Привет от старого, очень старого друга Франца. Ты еще меня не забыл?»

И дальше еще три страницы текста. На беглый взгляд, такое письмо действительно мог отправить бывший друг-сослуживец, оставшийся с адресатом в приятельских отношениях. Вот только человек, читавший сейчас это письмо, точно знал, что это не так.

Смешно, но у него теперь не было друзей. Были люди, по-собачьи преданные, всем обязанные лично ему и точно знающие, что с его падением они точно так же лишатся всего, а может и жизни. Но вот не было друзей, на которых можно было опереться по-настоящему, да и просто встретившись, вот так поболтать ни о чем. Должность и чин уже не позволяли. Это осталось в далеком прошлом, в тех временах, где был «друг Франц». Да, его все звали так — а как было его настоящее имя? Франц, из Второй Железной пролетарской дивизии имени товарища Августа Бебеля, девятнадцатый год! Ему самому было тогда меньше лет — чем с тех пор прошло.

Как сюда пришло это письмо? Не через почту — от одного из тех, «особо доверенных», решавшего в одной нейтральной сопредельной стране вопросы деликатного свойства, никак не связанные с темой письма (так что про них промолчим). Некто невзрачный передал посланцу конверт, сказав: «Для самого партайгеноссе. Здесь сведения, жизненно важные для Германии. От кого? Передайте партайгеноссе — король треф, — он поймет».

Он вскрывал письмо, предусмотрительно надев толстые кожаные перчатки, поскольку знал, что существуют яды, действующие на кожу, хотя не слышал пока ни об одном случае их применения. Да и отпечатков пальцев не следовало бы оставлять. Что случилось такого, что враждебная сторона решила вдруг выйти на связь по прямому каналу, который не использовался уже несколько лет и был законсервирован в расчете на какой-то чрезвычайный случай, когда и сам он был совсем незначительной фигурой…

Впрочем, подумал он, насколько бы облегчило жизнь, если бы между вождями воюющих стран существовал бы экстренный канал прямой связи! Ведь война вовсе не исключает совпадение интересов или случаи, когда вот здесь и сейчас проще договориться, чем выяснять силой.

Никто из живущих — почти никто! — не знал, что он когда-то увлекался марксизмом-коммунизмом. Просто потому, что тогда не было альтернативы. Не было другого столь же радикального, а главное, столь же успешного учения, отрицающего власть богатых. Когда никто еще не слышал про партию фюрера, коммунистам удалось захватить власть в своей, не самой последней стране мира. И не только захватить, но и удержать ее, победив в своей гражданской войне. Хотя против них были не только «белые», но и вся Европа, все цивилизованные страны.

А фюрер тогда был еще никто, и его партия была не больше чем кучка болтунов из мюнхенской пивной, во главе которой был тогда вовсе не фюрер, а Антон Дрекслер. Никто еще не знал, что эти неудачники всего через пятнадцать лет станут могучим движением, поднявшим Германию к вершине могущества и славы. Позиции коммунистов казались в те дни не в пример сильней. Что ж, любое политическое движение, достигшее успеха, привлекает к себе многочисленных сторонников, а не кучку идеалистов, впечатленных пока лишь словами.

Хотя — тут человек усмехнулся — тогда и я считал себя идеалистом. Иначе, вернувшись с войны, остался бы дома, работал на ферме, став добропорядочным обывателем. А я искренне был готов, как в песне, еще не написанной русским поэтом, дом свой покинув, идти воевать, чтобы… Но не смейтесь над идеализмом молодых — кто с самого начала был циником, тот с возрастом превращался в завершенную мразь.

Смешно, но тогда он был бы рад, если бы русское «даешь Варшаву, даешь Берлин» сбылось. Тем более что сами большевики говорили, что их собственная революция лишь разгон, начало, чтобы вспыхнуло в Германии и заполыхало во всем мире. Вот почему он согласился помочь тогда, в двадцать первом — именно русским большевикам.

«Лампочка Ильича», план ГОЭЛРО — все могло провалиться из-за такой мелочи, как вольфрамовая нить. В царской России их не делали, так как не добывали вольфрам, вообще не умели с ним работать, а ведь вольфрам — это не только лампочки, но и сверхпрочная сталь, идущая на броню, стволы орудий, детали моторов, сверхпрочный инструмент. И всего лишь три фирмы имели полный цикл вольфрамового производства: голландская «Филипс», американская «Дженерал Электрик» и немецкая «Осрам». И никто не соглашался продать технологию и оборудование Советской России. Тогда русские обратились к немецким коммунистам. И так случилось, что он, человек, который сейчас читал письмо, тоже приложил к этому руку, не получив за это никакой материальной выгоды, исключительно за идею. Ведь все мы делаем одно большое, общее дело. Когда мировая революция совершится, тогда и поделим, и славу, и почет.