Книга Опрокинутый купол - Николай Буянов

Все было подготовлено. Он провел ее в гостиную, зажег свечи, подвинул кресло, освободив проход между столом и кадушкой с пальмой, стоявшей возле окна. Увидев, что пациентка села на стул, как в прошлый раз, покачал головой:

– Нет, голубушка, прошу сюда, в кресло. Нам сегодня предстоит работа.

Она подчинилась. Низкое сиденье обволокло, она положила руки на подлокотники, откинулась на спинку и расслабилась под взором Марка…

– Отлично, отлично. Вам удобно?

Кот Феликс подошел и потерся о ноги, требуя ласки. Она слегка улыбнулась и смежила веки.

– Просится на улицу, – сказал Бронцев. – Сейчас выпущу. Обратно он возвращается сам – научился открывать дверь на кухне.

Щелкнул замок, Марк вернулся и сел напротив.

– Постарайтесь не напрягаться и ни о чем не думать. Слушайте мой голос. Сейчас я начну считать…

Тьма сгустилась, гостиная потеряла четкие очертания, линии и углы поблекли, где-то на границе гипнотического сна и яви она увидела промелькнувшую фигуру подростка, почти мальчика со светлыми волосами, похожими на солому, в домотканой рубахе, услышала топоток в районе прихожей, трюмо еле заметно качнулось и отразило нечто – вроде бы женская рука… Пациентка вздрогнула, но властный голос успокоил:

– Все хорошо, голубушка. Слушайте меня. Сейчас вы в Осташкове. Лето… Вы идете по улице, рядом ваш друг – человек, которому вы доверяете. С ним вам хорошо и спокойно. Вы держите его за руку, ощущаете тепло его ладони…

– Да, – шепотом отозвалась она.

– Опишите, что вы видите перед собой.

Губы ее увлажнились и изогнулись в улыбке, выражение лица стало мягче, и она произнесла что-то невнятное, нежное и грустное. Будто читала стихотворение. Или молитву…

…День они провели в Осташкове. Сперва прибились к какой-то автобусной экскурсии, но вскоре надоело: старенький «Львов» на подъемах ревел, как больной бегемот, остальное время натужно сипел, точно астматик. Жалко было автобус. И голос у экскурсоводши казался каким-то безликим, рождавшим воспоминания о школьных годах и учительнице литературы. Впрочем, даже этому монстру в очках цвета расплавленного металла интереса к «изящной словесности» отбить не удалось – слава богу, мама тоже была литератором, каких поискать. Стихи не говорила, а будто пела – очень своеобразно, полушепотом, завораживающе:

Я давно ищу в судьбе покоя,

И, хоть прошлой жизни не кляну,

Расскажи мне что-нибудь такое

Про свою веселую страну…

Прокатились по Ленинскому проспекту от пристани до вокзала, пересели на «маршрутку» до Троицкого плеса, и – словно окунулись в самую середину прошлого века. Места тут были тихие, прямо-таки патриархальные – ни гомона, ни автомобильных гудков, лишь мостовая из брусчатки, и по обе стороны – одно– и двухэтажные дома: первый этаж кирпичный, второй – деревянный, облицованный потемневшими от времени досками и украшенный затейливой резьбой вдоль причелин. Проехала бы мимо пролетка, запряженная рысаком в серых яблоках, с облаченным в армячок лихим бородатым кучером – они бы не удивились.

Скоро деревянная улица закончилась. Дорога превратилась в грунтовую – не дорога, а просто широкая тропинка, уходящая в гору. Склон горы был усыпан ярко-желтыми пушистыми одуванчиками. Припекало солнце, но в меру, не до дурманящей духоты. Они взобрались на холм и вдруг увидели развалины древней крепости. Собственно, не вдруг – они заметили зубчатые очертания из белого камня издалека, и какой-то прохожий из местных объяснил, что крепость-то есть (и холм называется Крепостным), но кто ее воздвиг и когда – неизвестно. Некоторое время назад приезжали ученые мужи, обнесли «объект» колючей проволокой, долго копали, потом спорили над какими-то важными находками, но, не придя к консенсусу, вскоре снялись, будто стая грачей по осени, и убыли восвояси. Кажется, ответов на свои вопросы они так и не получили.

Вблизи камень оказался не белым, а серовато-желтым, в прожилках и рыжих подпалинах какого-то лишайника. Стены были здорово разрушены, уцелели только две башни – совсем такие, какими их рисуют в детских книжках. Но все равно архитектура была непонятная, словно укрепления строили сразу несколько зодчих из разных концов света – сперва спорили, доказывая, что именно его проект – самый удачный, потом решили объединить их, чтобы угодить всем сразу. Еще на холме был высокий собор с заколоченным крест-накрест входом в виде римского портика, разрушенная часовенка со следами давнего пожара и низкий каменный дом. Тоже пустой.

Олег подошел к церкви, подергал доски, закрывавшие дверь. Доски поддались неожиданно легко, хотя на первый взгляд казались прибитыми намертво. Дверь отворилась без скрипа, сама собой, словно приглашая внутрь.

– Не ходи, – вырвалось у нее.

Он посмотрел удивленно и чуть насмешливо.

– Почему?

– Я боюсь.

– Здесь никого нет.

Она оглянулась кругом и поняла, что именно ее испугало. Тут действительно никого не было. Даже воробьи не чирикали. Далеко внизу в утренней дымке лежал город, вытянувшись вдоль центрального проспекта. Дома уютно утопали в зелени. Слева, недалеко от берега серебристого озера, торчали трубы кожевенного завода (впрочем, на данный исторический момент бездействующего и ожидающего превращения в совместное австрийско-российское акционерное общество) и два башенных крана. Картина насквозь знакомая – и все равно она чувствовала, что от этого мира их отделяет невидимый барьер. Все застыло, из раскрытой двери повеяло затхлой сыростью и холодом.

Олег уже скрылся внутри. Чертыхнулся, споткнувшись о какую-то ржавую железяку, и помахал рукой спутнице: пойдем, мол, не бойся. Она, поколебавшись, вошла следом.

Внутри, конечно, было пусто. Другого и ожидать было трудно – вся история матушки-Руси, страны с непредсказуемым прошлым, вихрем пронеслась над этими стенами, терзая, калеча, нанося глубокие раны… По неединодушному мнению специалистов («липовых» – ехидное дополнение Олега) – середина двенадцатого столетия. А значит, храм должен помнить еще нашествие Батыя и Тохтамыша (последний, впрочем, сюда мог и не дойти, повернув оглобли от стен Москвы), и церковный раскол, и превращение в картофельный склад (это уже в наш просвещенный век), и даже возможные потуги к реставрации, окончившиеся пшиком (денег нет). Не было видно фресок, да и вообще не было никаких украшений, лишь неусыпные стражи – каменные крылатые львы – притаились в пятах арок. Из двух узких окон падали косые солнечные лучи.

В их перекрестье, перед возвышением, на котором предполагался алтарь, спокойно стоял мальчик…

Марк вздрогнул против воли, завороженный рассказом пациентки.

– Мальчик? Откуда он взялся?

– Ниоткуда. Он был очень странно одет. Будто сошел с картины…

– Какой именно?

Женщина сделала усилие, сосредоточившись.