Книга Отложенное убийство - Фридрих Незнанский

«А ведь из-за твоей прихоти страдает дедушка, — посетила Гарика непривычная мысль. — Ты волнуешься из-за тренера Михайлова, которого видел два раза в жизни, и тебя совсем не трогает судьба родного человека, который действительно по твоей вине очутился в этом подземелье. И, может быть, тут и умрет. Не в своей постели, а в затхлом подвале. Из-за тебя…»

Губы Гарика, не подчиняясь волевому контролю, поползли в разные стороны, и все пережитое прорвалось оглашенным детским ревом:

— Дедушка, прости меня! Я эгоист, я виноват! Пожалуйста, прости! Я не знаю, как жить дальше, если ты меня не простишь!

Вся ярость вмиг потухла в Семене Валерьяновиче — словно электрический ток, которым его колотило, утек в земляной пол. «Как жить дальше…» Бедный внучек, возможно, им обоим недолго осталось жить. Неужели в преддверии смерти они доставят радость врагам, проводя последние дни (как знать, вдруг — часы или минуты?) в раздорах?

— Так и быть, миленький, — повторил свое любимое выражение Семен Валерьянович, притянув к себе внука и поглаживая его по растрепавшимся волосам. — Я тебя уже простил. Ты на самом деле не виноват. Разве ты виноват? Виноваты те, кто нас сюда засунул…

Гарик сквозь всхлипывания произнес торопливо слова, которых Семен Валерьянович недослышал:

— Что ты сказал?

— Дедушка, мне надо в туалет.

Семен Валерьянович бросился к двери подвала и принялся колотить в нее кулаками и ногами. Гарик присоединился к нему. Дверь отзывалась глухим стуком; от похитителей не поступало даже такого отклика. Только спустя пятнадцать минут шумовых усилий из-за двери раздался голос — голос хуторянина, лакомившегося варениками и недовольного тем, что его оторвали от любимого занятия:

— Що вы там стучите? Сказились, чи шо?

— Выпустите! Нам в туалет!

— Який вам туалет? Найдить там соби якусь посудину та срите туда!

— А если не найдем?

— Тоди на пол!

Гарик бессмысленно бился о дверь еще пару минут, пока даже он не убедился, что потусторонний хуторянский голос не возобновит выход на связь. Тогда он с понуренной головой присоединился к дедушке, который терпеливо перерывал груды заросшего пылью, паутиной и землей барахла в поисках того, что подходило бы под определение «посудина». Наиболее вероятным кандидатом на эту должность стало перекореженное, коричневое от грязи, но как будто бы недырявое ведро. Семен Валерьянович ждал, отвернувшись, пока за его спиной прекратится журчание струйки, гулко бьющей о стенку ведра, и подавленно размышлял о том, что худшее впереди: рано или поздно им с внуком придется справлять большую нужду в присутствии друг друга. Все в бывшем бухгалтере, опрятном и аккуратном, восставало против этого, вздымая волной жгучий стыд. Но хуже стыда был страх дойти до такого состояния, когда оба они перестанут стыдиться.

— Ну как, все, Гарик? Давай теперь вот чем займемся: проверим, плотно ли закрывается вон тот шкаф у дальней стены. Он просторный. Поставим туда ведро, и будет он у нас вроде туалета.

— Дедушка, но он же набит вещами!

— Разберем, Гарик. Не волнуйся. По крайней мере, будет чем заняться…

Заняться — пока не выпустят?

Или — в ожидании смерти?

Этого не сказал Семен Валерьянович. Пощадил внука? Или — боялся проговорить вслух?

17 февраля, 20.04. Галина Романова

— Такое в войну ели, — изрекла тетя Соня, с отвращением заглядывая в Галину тарелку, полную мелко наструганной капусты, помидоров и огурцов, слегка сдобренных уксусом. Галя, тренируя терпение, на реплику не ответила и продолжала жевать витаминный салат. Мысленно она убеждала себя, что это даже помогает похудеть, что это способствует формированию неприязни к процессу поглощения еды — когда тетя Соня сидит напротив, развалясь на стуле так, что расставленные жирные ляжки показывают всему свету полинялые байковые трусищи, которые до многочисленных стирок были розового цвета, и громко комментирует жизнь племянницы:

— Сколько я тебя помню, Галка, вечно ты на каких-то диетах сидишь, сено какое-то жуешь… А чего, спрашивается, хорошего, когда будешь, как шкилетина, тощая? Тьху, доходяга! Кто такую замуж возьмет?

Гале было бы в тысячу раз спокойнее остановиться в гостинице, где никто вокруг нее не суетился бы, пытаясь накормить вкусненькими кусочками, но при этом никто не поучал бы и не совался в ее личную жизнь. Однако тетя Соня смертельно обиделась бы, посмей драгоценная племянница, которая все равно уж оказалась в Сочи, остановиться не у нее. И мама при встрече или в разговоре по телефону принялась бы упрекать, узнай она, что Галя теткой побрезговала… За время пребывания в Москве Галя полностью обновила гардероб и сумела бесповоротно изгнать из речи хохлацкое «гыканье», но в одном она осталась неисправимо провинциальна: родственники для нее по-прежнему значили очень много.

— Я пока о замужестве не думаю, — отозвалась Галя, стараясь жевать капусту быстрее.

— А о чем же ты думаешь?

— О карьере, тетя Соня.

— Тьху! Нашла о чем думать! И нечего сказать, подходящее занятие себе подыскала: с преступниками валандаться. Одна ненормальная, Шурка, сестра батюшки твоего, уже ухайдакалась до смерти, и ты туда же…

— Не трогайте тетю Шуру! — Галя постаралась грозно повысить голос, но из-за салата во рту повышение голоса вышло не таким внушительным, как хотелось бы. — Тетя Шура жизнь прожила, как надо!

— Люди добрые, — запричитала тетя Соня, хотя никаких добрых людей, кроме них с Галей, в пределах слышимости не отмечалось, — люди добрые, и она это называет «как надо»? Да Шурка была мужик-баба: двух мужей отпугнула! Так и прожила безмужняя. Хорошо хоть дети были…

— А что, по-вашему, — Галя полезла в амбиции, — если у женщины нет ни мужа, ни детей, значит, она жила напрасно? А Жанна д'Арк? Она вообще девственницей осталась — и Францию спасла!

По лицу тети Сони, которое приобрело несвойственную ей задумчивость, было ясно, что имя героини французского народа Жанны д'Арк вызывает у нее весьма расплывчатые ассоциации, но уступать племяннице она не собирается.

— Франция там или не Франция, — с высоты прожитых лет изрекла тетя Соня, — а для женщины семья на первом месте. И ты, Галочка, не надрывайся на своей собачьей работе. Выйди по-человечески замуж, роди поскорей ребеночка, пока молодая. Без семейного счастья женщина — она вроде будяка, что при дороге растет…

Их философский диалог был прерван отдаленной, но настойчивой трелью звонка и неистовым стуком в дверь. Это шумовое оформление было знакомо Гале еще из времен ее первого пребывания в доме тети Сони: с таким парадом обычно вваливался тети-Сонин супруг, когда напивался до полусмерти. Сколько воды утекло, а тети-Сониного мужа, который свободно мог бы за это время умереть, перепившись, от инфаркта или попасть под машину, никакая холера не брала. Гале казалось, он и выглядел точь-в-точь, как раньше, не постарел, только пожелтел: печень-то не железная… Тетя Соня заспешила на торжественную встречу мужа, захлопнув дверь кухни. Встреча выдалась теплой и приязненной, судя по заливистым причитаниям тети Сони, которым вторил басистый мат. Впрочем, мата хватало с обеих сторон… Это еще счастье, что, в довесок к пьяному мужу, не завалился в дом тети-Сонин «ребеночек»; двадцатидвухлетний наркоман. Формально он переехал жить к жене, но периодически совершал налеты на родительский дом, требуя денег. Тут уж матом не ограничивалось: летели на пол хрупкие предметы, с прощальным звоном погибали фарфор и стекло. В этой ненормальной семейке трудилась одна тетя Соня: на двух работах, тяжело, надсаживая свое и без того не слишком здоровое сердце. Галя все видела и потому, жалея тетку, терпела от нее уроки житейской премудрости.