Книга Рабыни дьявола - Жюльетта Бенцони

– Зная, что вы уже готовы, мне надо было как можно скорей предупредить вас, что все изменилось, и в то же время я не мог заставить себя лишиться такой великолепной возможности, которую представляла ваша шхуна. Перепилить оковы Бофора не потребовало много времени… У меня есть некоторый опыт в подобных упражнениях, – добавил он с полуулыбкой. – Что касается моих, то я это сделал заранее. Оставалось обеспечить возможность выйти с каторги через дверь. Бофор мог идти. Он достаточно поправился для этого, но чтобы перелезть через стену… И я принял единственное возможное решение: оглушить двух жандармов и напялить их форму, после того как их, крепко связанных и с кляпами во рту, поместить в надежное местечко.

– Не таким уж надежным оно оказалось, – недовольно пробурчал Жоливаль. – Совсем немного времени понадобилось, чтобы их обнаружить, раз тревогу подняли вскоре после вашего ухода.

Виконт страдал от морской болезни. Вытянувшись во весь рост возле груды такелажа, не только избегая опасности от столкновения с гиком, при каждой перемене галса пролетавшим над палубой, но и стараясь не делать лишних движений, он упорно смотрел в темное небо, зная прекрасно, что стоит только глянуть на воду, как станет гораздо хуже.

– Я уверен, что даже сейчас их еще не обнаружили, – категорически утверждал Видок. – Они в канатной мастерской, куда до утра никто не заглянет. И поверьте мне, я умею связывать и затыкать кляпы!

– Тем не менее тревога была объявлена…

– Да, но не из-за нас! Очевидно, другой каторжник решил использовать рождественскую ночь, чтобы тоже попытать счастья. Мы просто не подумали об этом, – сказал он, пожимая плечами, – да и не могли же мы претендовать на монополию в части бегства.

– Но тогда, – воскликнула Марианна, – вас, может быть, вообще не ищут?

– Да, вполне возможно! Но, если допустить, что жандармов еще не нашли, наше отсутствие все-таки должны заметить. Когда тревога уже объявлена, нашим товарищам незачем молчать. Наше счастье, что нас, без сомнения, ищут на побережье и в окрестных деревнях. Для каторжника практически невозможно раздобыть себе судно, особенно такое, как это, даже с помощью извне. Ведь среди них нет богатых людей.

Он продолжал делиться своим опытом в части организации побегов, но Марианна больше не слушала. Сидя у борта с растрепанными ветром полосами, она нежно гладила голову Язона, лежавшую у нее на коленях. Он был еще очень слабый, и эта слабость волновала и восхищала Марианну, ибо таким он принадлежал ей полностью, только ей одной, плотью от ее плоти, как будто он был ее утраченным ребенком или одним из тех, кого она ему подарит.

С тех пор как покинули Брест, они почти ничего не говорили, может быть, потому, что отныне вся жизнь принадлежала им. Она распростерлась перед ними безмерная, как этот океан, который приплясывал вокруг них с глубокими влажными вздохами, подобно близкому животному, встретившему хозяина после долгого отсутствия. Ей было показалось, что Язон заснул, но, нагнувшись, она увидела, как блестят его широко открытые глаза, и поняла, что он улыбается.

– Я забыл, что море так хорошо пахнет! – прошептал он, прижимая к шершавой щеке руку, которую он ни на мгновение не отпускал.

Видок услышал его шепот и рассмеялся.

– Особенно после спертого воздуха последних недель! Человеческая грязь, человеческая нищета – я не знаю запаха более ужасного, даже запах тления, ибо в тлении есть ростки нарождающейся жизни. Но не надо больше думать об этом: для тебя с ароматами каторги покончено.

– Для тебя тоже, Франсуа.

– Кто может знать? Я создан не для бескрайней вселенной, а для замкнутого мирка, который движут человеческие мысли и инстинкты. Стихии – это великолепно, но и я предпочитаю себе подобных… Пусть не так красиво, зато более разнообразно.

– И более опасно! Не представляйся, Франсуа. Ты всегда жил только ради свободы. И ты обретешь ее у нас.

– Остается уточнить, что понимать под словом «свобода».

Затем, переменив тон, он спросил:

– Через сколько времени мы будем в Конкете?

Ответил Жан Ледрю:

– Мы идем с хорошим ветром. Через час, я думаю… Осталось около шести лье.

Действительно, после того как подняли последние паруса, маленький кораблик несся по ветру как чайка. С правой стороны бежал берег, где иногда возникали очертания колокольни или странной геометрии дольмена. Жан Ледрю пальцем указал Марианне на один из них:

– Легенда гласит, что в рождественскую ночь, когда начинает бить полночь, дольмены и менгиры устремляются к морю, чтобы напиться, и тогда сокровища, которые они скрывают, остаются открытыми. Но когда пробьет двенадцатый удар, они все возвращаются на свои места, раздавливая смельчаков, пытавшихся их обокрасть.

– В Бретани, наверное, много легенд?

– Бесконечное множество. Больше, чем валунов, я думаю.

Огонь маяка внезапно вспыхнул в ночи, желтый, как октябрьская луна, господствуя над нагромождением скал высокого мыса. Капитан показал подбородком в его сторону.

– Маяк Сен-Матьё. Этот мыс – одна из крайних точек континента. Что касается аббатства, оно было когда-то богатым и могущественным.

И в самом деле, в неверном свете луны, пробивавшемся сквозь облака, перед маяком теперь показались полуразрушенные стены церкви и большого здания, придававшие этому пустынному мысу такой зловещий вид, что матросы невольно стали креститься.

– Конкет находится в четверти лье на север, не так ли? – спросил Видок у Жана Ледрю, который не ответил, внимательно всматриваясь в море. В этот момент из сорочьего гнезда раздался пронзительный голос юнги:

– Парус прямо по курсу!

Все встрепенулись и стали вглядываться вперед. В нескольких кабельтовых показались изящные очертания брига, несшегося с надутыми парусами по этим опасным водам с такой же уверенностью, как местная рыбачья лодка. Жан Ледрю тотчас скомандовал:

– Сигнальный фонарь! Открывайте фонарь! Это они.

Как и другие, Марианна наблюдала за эволюциями красивого корабля, понимая, что это и был обещанный Сюркуфом спаситель. Один Язон, пленник мечтаний или усталости, не шевелился, продолжая вглядываться в небо. Тогда Ледрю сказал с нетерпением:

– Да посмотри же, Бофор! Вот твой корабль.

Корсар вздрогнул, в одном порыве вскочил и замер, вцепившись в борт, широко открытыми глазами пожирая приближающийся корабль.

– «Волшебница», – пресекшимся от волнения голосом прошептал он. – Моя «Волшебница»!..

Увидев, как он бросился, Марианна тоже встала и прижалась к нему.

– Ты хочешь сказать, что этот корабль твой?

– Да… мой! Наш, Марианна! Этой ночью я вновь обрел все, что считал навсегда утраченным: тебя, любовь… и ее!

И столько было нежности в этом кратком слове из двух букв, что Марианна на мгновение ощутила ревность к кораблю. Язон сказал о нем как о своем ребенке, будто вместо дерева и железа он был сотворен из его плоти и крови, и он созерцал его с радостью и гордостью отца. Ее пальцы оплели пальцы моряка, словно она инстинктивно пыталась вернуть полное обладание им, но Язон, устремленный к своему кораблю, не обратил на это внимания. Он повернул голову к Ледрю и обеспокоенно спросил: