Книга Счет по головам - Дэвид Марусек

— Что? — Я вскочил с места. — Вы сдали им Генри?

— Сядьте, мар Харджер, — сказал шеф охраны.

Я, не слушая его, метался по комнате. Вот, значит, как. Вот в каком мире мы живем.

— Поймите же, Сэм, — сказала директриса, — они бы все равно его вычислили. Какими бы умными мы ни считали себя, все тайное рано или поздно становится явным.

Я хотел ей ответить, но она вместе со своими коллегами уже растаяла в воздухе. Расс Фред, торчавший как дурак в коридоре, откашлялся и сказал:

— Советник Старк желает вас видеть.

1.2

Прошло восемь долгих месяцев после моего нежданного визита в легавку. Достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей горькой судьбе.

Вскоре после того происшествия мы с Элинор переехали в наш новый дом в окрестностях Блумингтона. Усадьба просторная — тут у нас амбары, конюшни, большой парк, груши, теннисные корты, бассейн и дюжина слуг-итерантов, включая и Фреда. Здесь по-настоящему красиво, и все наши восемьдесят акров накрывает собственный купол. Он расположен внутри блумингтонского, но от него не зависит. Такой пузырь в пузыре. Самое место, чтобы растить ребенка советника Трех Дисциплин.

Главное здание построено из местного известняка еще в прошлом веке. Элинор и я мечтали о таком доме. Но теперь, когда мы живем здесь, я почти все время просиживаю в подвале, потому что солнце вредно для моей обожженной кожи. Есть много и с удовольствием я теперь тоже не могу. Мне легко повредить себя как снаружи, так и внутри. По ночам я сплю плохо, а через час после подъема все суставы уже начинают ныть. Я потерял обоняние и стал туговат на ухо. Во рту постоянный привкус меди, в черепе тупая пульсация. Когда ложусь спать, тошнит, встаю — снова тошнит. Доктор говорит, что со временем, когда организм привыкнет, мне станет лучше, но здоровье мое теперь целиком зависит от меня. Молекулярные гомеостаты больше не будут полировать мои клетки, о мышечных тонировщиках и ингибиторах жира тоже придется забыть. Не посещать мне больше молодильную клинику, где исправляют возрастные дефекты, скоро я начну понемногу грузнеть, слабеть, лысеть — стареть, одним словом. Дату смерти от меня отдаляют уже не тысячи лет, а десятки. Это не должно было стать для меня таким уж шоком — ведь во времена, когда я родился, все люди так жили. Да, но с тех пор все человечество погрузилось на лайнер и отплыло к берегам бессмертия, бесцеремонно выкинув за борт меня.

Поэтому я сижу в своем темном сыром подвале, покрываюсь мучнистой бледностью, прибавляю в весе (двадцать фунтов уже), выдергиваю волоски из бровей и смотрю, как они сгорают.

Я не дуюсь и, уж конечно, не предаюсь жалости к себе, как говорит Элинор. Я размышляю. Нам, художникам, это свойственно — размышлять. Другие, более активные личности видят в этом эгоизм, одержимость, даже нарциссизм, поэтому мы предпочитаем размышлять в одиночестве.

Размышляю я, однако, не об искусстве или упаковочном дизайне. С дизайном я распростился навсегда, точно знаю. Непонятно пока, чем я буду заниматься в дальнейшем, но эта глава моей жизни окончена. Мне это нравилось, я достиг в этой области вершин мастерства, но теперь все.

Я размышляю об участи, которая выпала на мою долю. Интуиция подсказывает: если я осознаю это в полном объеме, то пойму и то, как жить дальше. Я выдергиваю из брови еще один волосок. Крошечный корневой пузырек вспыхивает, как стародавняя спичка — искорка света в моей пещере. «Генри», — шепчу я, как будто загадываю желание. Волосок шипит, сгорает, обжигает мне пальцы, и я поневоле бросаю его. У меня уже все пальцы обгорели от этой игры.

Я страшно скучаю по Генри. Мне кажется, что вместе с ним от моего мозга отхватили приличный ломоть. Я не знал, как глубоко он вошел в мою психику, не знал, где кончаются мои мысли и начинаются его. Теперь, когда я задаю себе какой-то вопрос, никто мне не отвечает.

Зачем он это сделал, с чего ему вдруг взбрело оказать Внукору сопротивление? Разве машинный интеллект может быть задиристым? А вдруг он сознательно пожертвовал собой ради меня? Вообразил, что этим поможет мне бежать? Или решил защитить нашу неприкосновенность единственным доступным ему способом — уничтожив себя? Живой архив моей жизни погиб, зато не попал в любящие руки Внукора.

Моя малая смерть стала причиной других головных болей. Мой брак распался, имущество под арестом. Счета, привилегии, членство в различных обществах — все недействительно. Весть о моей смерти разнеслась по свету мгновенно, тысячи банков данных записали меня в покойники, а этот статус отмене не подлежит. В тот же день во всех сетях вышли автонекрологи с кадрами расправы, учиненной надо мной в «Четырех углах». Во всех базах значатся даты как рождения, так и смерти. (Интересно, что ни один некролог, ни одна биосводка не упоминают о моем прижигании.) Мой голос и моя сетчатка, когда я пытаюсь ими воспользоваться, поднимают тревогу. Юристка из Кабинета сумела восстановить большинство моих главных счетов, но факт моей кончины слишком глубоко впечатался в мировые информационные сети, чтобы изгладить его полностью. Юристка вообще-то предложила для моей новой служебной системы программу, чтобы вносить исправления постоянно. Она и весь прочий Кабинет выражают готовность заняться образованием моего пояса, как только я вставлю в него личностную капсулу. Капсула определенно понадобится, если я решусь вылезти из подвала, но я пока еще не готов завести себе нового друга.

Я выдергиваю еще один волосок и говорю при его огоньке: «Эллен».

Мы живем здесь как в крепости. Элинор говорит, что мы можем пережить любую атаку: МОБИ, биологическую, химическую, обыкновенную или ядерную. Ей хорошо в поместье. Здесь она отдыхает после долгого трудового дня, радуется собственному клочку планеты Земля, лелеет свою крошку Эллен. Все положенные инстинкты воспряли в Эл и без помощи материнской смеси. Она без ума от своего материнства. Эллен не покидает ее мыслей. Будь ее воля, Эл все время проводила бы в детской реально, но долг советника отзывает ее из дома. Поэтому она запрограммировала в реальном времени голограмму Эллен и всегда держит ее в периферическом поле зрения — изображение доступно одной только ей. Бесконечные совещания и неизбежные деловые обеды больше не занимают ее внимания целиком, а время в тубусной кабине при переездах из города в город не пропадает впустую. Она тайно следит за тем, как дженни кормят и купают ребенка, как возят в колясочке вокруг рыбного пруда. И постоянно дает дженни указания, поправляет, не давая им занять слишком большого места в сердце малютки. Дженни у нее четверо. Без приколотых к униформе табличек я не отличил бы одну от другой. Они сменяются попарно через двенадцать часов, передавая ребенка, как эстафетную палочку.

У меня, похоже, есть своя свита, контингент из четырех рассов: Фред Лонденстейн, с которым я познакомился в день моей малой смерти, и еще трое. Я здесь не узник, и в их обязанности входит охрана поместья, советника Старк и ребенка, а не слежка за мной — но я заметил, что один всегда держится где-нибудь в пределах видимости, особенно если я приближаюсь к детской. Это со мной не часто случается. Эллен — красивый ребенок, но я не имею желания с ней возиться, да и всему дому, по-моему, легче дышится, когда я сижу у себя в подземелье.