Книга Тайны княгини де Кадиньян - Оноре де Бальзак

Вдохновляемый нежностью, исполненный самых прекрасных и добродетельных намерений, д'Артез послушался ее и отправился к г-же д'Эспар, ради него пустившей в ход все обольстительные чары своего кокетства. Маркиза остерегалась хоть единым словом обмолвиться д'Артезу о княгине и лишь пригласила его к обеду в один из ближайших дней.

В этот день д'Артез оказался в многолюдном обществе. Маркиза пригласила Растиньяка, Блонде, маркиза д'Ажуда-Пинто, Максима де Трай, маркиза д'Эгриньона, обоих Ванденесов, дю Тийе, одного из самых богатых банкиров Парижа, барона Нусингена, Натана, леди Дэдлей, двух самых коварных атташе посольств и кавалера д'Эспар, одного из самых глубокомысленных персонажей этого салона, главного пособника своей невестки в ее сложной политике.

Максим де Трай, смеясь, спросил д'Артеза:

— Вы часто видите княгиню де Кадиньян?

В ответ на этот вопрос д'Артез сухо кивнул головой. Максим де Трай был светским кондотьером, без стыда и чести, способным на все, он разорял женщин, привязавшихся к нему, заставлял их закладывать для него свои бриллианты, но свое поведение умел маскировать благодаря лоску, обаятельным манерам и сатанинскому уму. Он внушал всем равные страх и презрение, но так как ни у кого не хватало смелости порицать его и всюду его встречала самая отменная учтивость, то он не мог ничего заметить, либо делал вид, что ни о чем не догадывается. Графу де Марсе он был обязан тем предельно высоким положением, на какое он только мог притязать. Де Марсе, издавна знавший Максима, счел его способным для кое-каких секретных дипломатических поручений, которые он и давал ему. Тот всегда исполнял их превосходно. Д'Артезу в последнее время достаточно приходилось иметь дело с политикой, и он не мог не знать насквозь эту личность, однако у него одного хватало мужества громко выражать то, что другие только думали про себя.

— Это, ферно, из-за ней ви забиль палата, — сказал барон Нусинген.

— Ах! княгиня — одна из самых опасных женщин, с какими только рискует познакомиться мужчина, — осторожно заметил маркиз д'Эгриньон, — я ей обязан позором моей женитьбы.

— Опасная? — сказала г-жа д'Эспар. — Не говорите так о моей лучшей подруге. О княгине я всегда слышала и знаю только такие вещи, которые говорят о чувствах самых возвышенных.

— Пусть выскажется маркиза, — воскликнул Растиньяк. — Когда красивая лошадь сбрасывает седока, тот обнаруживает у нее всякие недостатки и продает ее.

Задетый этой шуткой, маркиз д'Эгриньон посмотрел на Даниеля д'Артеза и сказал ему:

— Надеюсь, отношения господина д'Артеза с княгиней не зашли так далеко, чтобы разговор о ней оказался неуместным.

Д'Артез промолчал. Д'Эгриньон, не лишенный остроумия, в ответ Растиньяку набросал в самых хвалебных словах портрет княгини, развеселивший гостей. Так как значение насмешек ускользало от д'Артеза, он наклонился к своей соседке, г-же де Монкорне, и спросил ее о смысле этих шуток.

— Кажется, за исключением вас, если судить по вашему доброму мнению о княгине, все приглашенные, говорят, пользовались ее благожелательностью.

— Могу вас заверить, что в этом суждении нет ни капли истины, — ответил Даниель.

— Но вот вам господин д'Эгриньон, першеронский дворянин, который тому двенадцать лет совершенно разорился для нее и чуть не попал на эшафот.

— Я об этом знаю, — сказал д'Артез. — Госпожа де Кадиньян спасла д'Эгриньона от суда присяжных, и вот как он сегодня благодарит ее.

Госпожа де Монкорне посмотрела на д'Артеза, почти растерявшись от любопытства и удивления, затем перевела взгляд на г-жу д'Эспар и сделала ей знак, словно говоря: «Да его околдовали!»

Во время этого короткого разговора г-жа д'Эспар защищала г-жу де Кадиньян, но защиту ее можно было уподобить громоотводам, притягивающим молнию. Когда д'Артез вновь прислушался к общему разговору, он услышал, как Максим де Трай произнес следующее изречение:

— У Дианы развращенность не следствие, а причина; может быть, ей она и обязана своими очаровательными качествами; она не ищет, ничего не выдумывает; самые утонченные выдумки она умеет выдать за вдохновение простодушной любви, и вы не в силах не поверить ей.

Эта резкая фраза, точно предназначенная для человека силы д'Артеза, прозвучала как приговор. Все отвернулись от княгини, казалось, она уже уничтожена. Д'Артез насмешливо посмотрел на г-на де Трай и д'Эгриньона.

— Самая большая вина этой женщины, — сказал он, — заключается в том, что она идет по стопам мужчин. Подобно им, она расточает состояния, принадлежащие женам, заставляет своих любовников обращаться к ростовщикам, присваивает приданые, разоряет сирот, продает с молотка старые замки, внушает и, может быть, совершает преступления, но...

Никогда еще ни одному из двух лиц, которым отвечал д'Артез, не приходилось слышать такой отповеди. Последнее «но» поразило всех обедавших, вилки замерли в воздухе, глаза попеременно устремлялись то на мужественного писателя, то на обвинителей княгини; все в зловещем молчании ждали развязки.

— Но, — сказал д'Артез с насмешливой легкостью, — у княгини де Кадиньян есть перед мужчинами одно преимущество: если кто-либо для нее подвергся опасности, она его спасает и ни о ком не говорит дурно. Почему бы среди всех женщин не найтись одной, которая позабавилась бы за счет мужчин, как мужчины забавляются за счет женщин? Почему бы прекрасному полу время от времени не платить им той же монетой?

— Гений сильнее остроумия, — сказал Блонде Натану.

Этот поток эпиграмм был в самом деле как огонь батареи, отвечающий пальбе из ружей. Тему разговора поспешно переменили. Ни граф де Трай, ни маркиз д'Эгриньон не были как будто расположены искать ссоры с д'Артезом. Когда подали кофе, Блонде и Натан подошли к писателю с поспешностью, которой никто не посмел последовать, настолько было трудно совместить восторг, вызванный его поведением, со страхом нажить себе двух могущественных врагов.

— Сегодня мы не впервые убеждаемся в том, что ваш характер в благородстве не уступает вашему таланту, — сказал Блонде. — Вы здесь вели себя не как человек, а как бог: не дать себя увлечь ни своему сердцу, ни своему воображению; не встать на защиту любимой женщины, когда от вас ждали этой ошибки, а она дала бы возможность торжествовать всем этим людям, снедаемым завистью к литературной славе... О! — позвольте мне сказать — это верх житейской дипломатии.

— Вы поистине государственный человек, — сказал. Натан. — Отомстить за женщину, в то же время и не защищая ее, — это не только трудно, но требует величайшего искусства.

— Княгиня — одно из главных лиц в легитимистской партии, так не является ли ее защита при любых обстоятельствах долгом каждого порядочного человека? — холодно ответил д'Артез. — То, что ею сделано для своих государей, могло бы извинить жизнь самую рассеянную.