Книга Нептунова арфа - Андрей Балабуха

Скамейка купалась в тени — солнце стояло на юге, и башня Гайотиды закрывала его. Широкая полоса тени, отбрасываемой башней, падала на воду и на понтоны волновой электростанции.

Мимо прошла группа туристов — человек десять-двенадцать. Судя по нескольким долетевшим до него словам, это были испанцы. «Впрочем, подумал Захаров, — мало ли где говорят по-испански…» Ему и самому случалось водить по Гайотиде туристские группы, и он назубок знал весь набор восторгов и цифр, который обрушивается на головы охочих до экзотики туристов. Гайотида — восьмое (девятое, десятое — смотря на чей счет) чудо света. Гайотида — самая крупная международная стройка. Стройка века. Ура, ура, ура! Впрочем, если отбросить иронию, это и в самом деле грандиозно бетонная башня диаметром в двести с лишним метров, основанием упершаяся в плоскую макушку гайота почти на километровой глубине, а вершиной поднявшаяся чуть ли не на сотню метров над уровнем океана. Гигантский промышленно-научный комплекс, создать который удалось лишь совместными усилиями более чем десятка стран. Собственно, Гайотида — это название собирательное. Так называется целый искусственный архипелаг из четырех однотипных станций-башен, удаленных на полтораста-двести миль друг от друга. Каждая из них имеет собственное наименование: Гайотида-Вест, Гайотида-Норд и так далее.

Несколько десятков лет назад, вскоре после открытия Хессом гайотов, появилась гипотеза о существовавшей некогда в Тихом океане великой суше Гайотиде, от которой до наших дней только и дошли гайоты да жалкие островки Маркус и Уэйк. Кто его знает, была ли такая земля. Слишком уж их много, этих гипотетических Атлантид, Пасифид, Микронезид и прочих «ид». Но Гайотида была построена, хотя до сих пор многие не уверены, что создание ее оправдается — пусть даже в самом отдаленном будущем.

А экономика — это все. И потому, кроме донных плантаций и комбинатов по добыче из воды редкоземельных элементов, кроме волновых и гелиоэлектростанций, сделавших Гайотиду энергетически автономной, кроме лабораторий, мастерских и эллингов Океанского Патруля, здесь появились туристские отели и искусственные пляжи, бары и магазины сувениров, потому что туристов тянет на свежатину, а с собой они приносят доллары, иены, фунты и франки, и не считаться с этим, увы, нельзя.

Группа давно уже прошла, а Захаров все еще сидел, расслабившись, гляд прямо перед собой, пока не почувствовал, наконец, что боль начала спадать, а потом ушла совсем, оставив только легкую тошноту и тяжесть в голове. Тогда Захаров встал и, войдя внутрь, подошел к ближайшему телефону. Разговор был коротким. Потом скоростной лифт за каких-нибудь полторы минуты вознес его на четырнадцатый этаж. Здесь были кинозалы, дансинги и бары.

«Коралловый грот» — излюбленное место туристов — изнутри был отделан настоящим кораллом. Сам бар находился как бы в огромном стеклянном пузыре, за стенками которого в ярком свете хитроумно запрятанных ламп шныряли между ветвями полипов пестрые коралловые рыбки.

«Черная шутка» — так называлась когда-то бригантина одного из известнейших пиратов, де Сото. Удивительно, как живуча эта флибустьерска романтика! Разлапистые адмиралтейские якоря, пушки и горки чугунных ядер, грубо сколоченные столы и бочонки вместо стульев, официанты в красных платках с пистолетами за поясом и обязательной серьгой в ухе — с каким восторгом клюют на это до сих пор!

Но те, кто работает на Гайотиде, не бывают здесь. Может быть, сперва… А потом — потом идут в «Барнибар».

Когда-то Барни был одним из лучших фрогменов — боевых пловцов американского военного флота. Потом он завел себе бар где-то на Восточном побережье, а при первой же возможности перебрался сюда. Он сразу понял, что среди всей этой экзотики нормальным людям нужен самый обычный бар, обычная стойка, обычные столы и кресла. И не просчитался.

Захаров вошел в бар. Здесь было прохладно — кондиционеры работали на полную мощность — и почти пусто. У стойки сидел Аршакуни с чашкой кофе в руке и негромко беседовал о чем-то с Барни. Захаров поздоровался с ними.

— Что стряслось, Матвей? — спросил Аршакуни.

До чего же трудно говорить! Горло сжало, и слова приходилось проталкивать — так бывает при хорошем гипертоническом кризе.

— Джулио, — сказал Захаров. — Джулио делла Пене и Чеслав Когоутек. Погибли. Полтора часа назад. — Последние слова он произнес по-английски, чтобы Барни понял тоже.

Аршакуни встал.

— Я не знал, — сказал он. — Я был в ремонтном… Как?

— Взорвались.

— Как?!

— Не знаю. И никто пока не знает…

«Да, Джулио, — подумал Захаров, — помнишь, как не хотел ты ложиться в фамильный склеп на Кампо Санто? Будь ты сейчас здесь, ты выпил бы с нами традиционные три глотка морской воды, — если бы не вернулся кто-то другой. Если бы ты был с нами… И если бы не я сам послал тебя туда! „Славную работенку я сосватал тебе, адмирал? Отведи душу!“ Ты не отвел, ты отдал ее, Джулио…»

— Почему те, кто погибает, самые лучшие? Сколько нас было и есть, и прекрасные люди, но те, кто погиб, — лучше?

Аршакуни посмотрел на Захарова своими темными глазами — посмотрел пристально и добро.

— Мы есть, а их больше нет.

— Какие люди, какие люди… Джулио, Чеслав…

Аршакуни положил ему руку на плечо:

— Мне пора идти, Матвей. Меня ждут в ремонтном.

— Иди, — сказал Захаров.

— А ты?

— Я останусь.

— Может, пойдешь к себе? Я провожу.

— Иди, — повторил Захаров. — Иди.

Он опустил голову и медленно, вспоминая, заговорил. Слова тяжело падали в тишину.

Адмиральским ушам простукал рассвет:

«Приказ исполнен. Спасенных нет».

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Нет, это был не рассвет, а яркий и жаркий день, и не тонкий переписк морзянки, а спокойный голос начальника акустического поста доложил о взрывах в океане, и сам Захаров тоже спокойно вел потом переговоры с «Русланом» и базой Факарао, глядя, как дрожат, на экране в блеклом свете прожекторов обломки — рваные куски металла, разбросанные по илистому дну. И все же… Все же было именно так, как тогда, и адмирал был, грузный и седой…

Спокойно трубку докурил до конца,

Спокойно улыбку стер с лица.

И еще были люди — люди, оставшиеся там, на километровой глубине. Он не сказал этим людям так, как должен был:

У кого жена, дети, брат

Пишите, мы не придем назад.

Не сказал, потому что не ждал этого. Потому что этого не могло, не должно было быть. Не имело права быть. Но так было. И Захаров был уверен, что если бы он отдал им и такой приказ, они ответили бы, как те: